франков отважный дух Хлодвига[49] или великого победителя арабов при Пуатье Карла Мартелла?[50]
Фульк сосредоточенно сопел, теребя рыжую косу.
– Это не так. Вспомни, Пипина, разве покойный брат нынешнего короля Людовика III не разбил их в Сокур-ан-Виме в год твоей свадьбы с Беренгаром Бане – упокой, Господи, его душу? Хо! А как же славная победа короля Эда на Монфоконе, когда он разгромил викингов так, что…
– Но это было очень давно, Фульк!
Граф беспокойно заерзал.
– Я сам не раз отбивал их налеты на Тур и Анжу, – несколько неуверенно проговорил он, поскольку ему приходилось сталкиваться лишь с разрозненными отрядами норманнов.
Отхлебнув вина из шлема и отжав намокшие усы, Фульк угрюмо заметил:
– А как одолеть этих дьяволов во плоти, если, когда язычники жгут селения и швыряют на копья наших детей, сами франки не хотят объединиться для борьбы с ними? В то время как норманны расхищают наши богатства, каждый барон, заткнув секиру за пояс, только и ждет, как бы пограбить соседа. Может, и правы церковники, утверждающие, что норманны – всего лишь кара за грехи христиан?
– Проклятье! – жестко, стиснув зубы, процедила Пипина. Ее брат кивнул, решив, что проклятье графини относится лишь к викингам.
– Истинный крест, сестра моя. Эти псы, как проказа, гложут земли франков. В Анжу, в леса Турени что ни день прибывают беженцы. Так было, и когда ты с малышкой Эммой на руках в толпе нищих брела в Анжу, так происходит и по сей день. Земли Северной Нейстрии лежат пустыней от океана до Луары, одни лишь волки-викинги чувствуют себя там привольно среди выжженных городов, опустевших деревень, разрушенных монастырей. Говорят, теперь можно много дней скакать по старым римским дорогам, по которым когда-то чередой шли торговые караваны, и где не было ни души, – одни волки да воронье. Если где-то и осталась жизнь, то либо в лесах, либо в пещерах. Лишь прокаженных не трогает секира язычников – из боязни заразы, и зловонные толпы этих живых трупов, стуча костылями, наполнили когда-то одну из самых цветущих провинций империи Карла Великого. Запустение, голод, заброшенные поля… Я сам видел это, когда ездил в Париж к Роберту Нейстрийскому. Никто не смеет вступить на дороги той земли, что зовется Нормандией, не захватив с собой отряд менее чем в сотню копий. Но и тогда не слышно обычного гомона вавассоров. Двигаться стараются быстро и бесшумно, словно стремясь поскорее покинуть этот проклятый край, где царит смерть. Не осталось в Нормандии былых богатств, благочестивые монахи унесли в иные земли даже мощи праведников, дабы язычники не надругались над святынями. Теперь этой землей завладел нечистый, и с тех пор там все словно впало в сон. Нет, неверно, заметны и там новшества. Прежде путники теряли дар речи, видя распятых на крестах франков, – этой казни в насмешку над нашей верой подвергали несчастных христиан, запрещая снимать тела с крестов, чтобы они разлагались на символе веры. Теперь же правящий в Нормандии викинг Ролло перенял у франков виселицу…
Он