меня поклясться в этом! – прорычал Слоан. – Даже под пыткой!
– Смогу. И пытать я тебя не стану. Мало того, я наложу на тебя чары, принуждая тебя отправиться на север и идти в этом направлении до тех пор, пока ты не достигнешь эльфийского города Эллесмеры, который находится в глубине леса Дю Вельденварден. Ты можешь, конечно, попробовать этому сопротивляться, но сколько бы попыток ты ни делал, мое заклятье будет терзать тебя, точно чесотка, до тех пор, пока ты не подчинишься и по собственной воле не отправишься в королевство эльфов.
– Неужели у тебя не хватает храбрости самостоятельно прикончить меня? – спросил Слоан. – Неужели ты такой трус, что не можешь воткнуть мне в горло клинок, а потому заставляешь меня скитаться в диком краю, слепого, не ведающего пути, пока непогода или дикие звери не завершат начатое тобой? – Он плюнул в Эрагона, но промахнулся. – Ах ты жалкий желтопузый щенок! Отродье вонючей шлюхи! Ты, Эрагон, настоящий ублюдок! Тебя даже собственная мать-сука никогда не вылизывала! Ты ядовитая жаба! Грязная свинья! Да я бы с тобой даже крошкой хлеба не поделился, если б ты голодал! Я бы и капли воды тебе не дал, умирай ты от жажды! Я бы тебя и в общей яме для нищих не похоронил, если б ты сдох! Ты же ничего не понимаешь, у тебя в голове гной вместо мозгов! Ты так труслив, что только и можешь беспомощного человека за щеку укусить!..
А ведь в ругательствах Слоана, думал Эрагон, слушая его, есть даже что-то непристойно впечатляющее. Впрочем, подобное «восхищение» отнюдь не спасало его от желания незамедлительно придушить мясника и заткнуть, наконец, его грязную пасть. Однако он подозревал, что своими проклятиями Слоан нарочно старается его взбесить, заставить его первым нанести удар и положить его жизни слишком быстрый, а потому незаслуженный, конец.
– Может, я и ублюдок, – сказал Эрагон, – но не убийца. – Слоан быстро набрал в грудь воздуха, но возобновить поток своих гнусных обвинений не успел, ибо Эрагон тут же прибавил: – Куда бы ты ни пошел, тебе не захочется ни есть, ни пить, и дикие звери тебя не тронут. Я окутаю тебя кое-какими чарами, которые не позволят ни людям, ни зверям тревожить тебя; мало того, животные сами станут приносить тебе пищу, когда это будет необходимо.
– Тебе такое не под силу! – прошептал Слоан. Даже при свете звезд Эрагону было видно, как смертельно побледнело его и без того бледное лицо. – Нет у тебя такой возможности! Нет у тебя такого права!
– Я – Всадник, Слоан. И прав у меня не меньше, чем у любого правителя.
И тут Эрагон, которому порядком надоело уже препираться со Слоаном, вслух произнес его истинное имя. Когда тот его услышал, на его лице появилось выражение апокалипсического ужаса. Он воздел перед собой руки и завыл, словно его пронзили кинжалом. Он выл низким дрожащим голосом, полным отчаяния: это был вопль человека, которого собственная его природа как бы приговорила к судьбе, от которой ему нет спасения. Затем Слоан упал на четвереньки, низко опустив голову, и разразился рыданиями; упавшие вперед редкие грязные патлы скрывали его лицо.
Эрагон