была его мать, Виктория Львовна, и так же зеркально вспыльчива, впрочем, только по отношению к сыну, Еву никто не допустил в круг семейных чувств, мать просто приняла ее к сведению.
Напряженно усевшись за стол, Ева увидела перед собой моложавую женщину исключительной красоты, хотя и немного увядшую. Гостья смогла отметить про себя только то, что Филипп очень похож на мать и что у нее, кажется, недобрые глаза. Взгляд Виктории Львовны был намного острее: она увидела перед собой юное голенастое существо, красивенькую девушку чуть ли не атлетического сложения, с прямыми плечами, модно подстриженную, одетую пошло, но дерзко. Лицо девушки было почти не тронуто макияжем, эта странность делала его безветренным и голым, и хотя настроения гостьи читались легко, Виктория Львовна никак не могла отделаться от подозрений, что вся эта спортивная голизна лица и коленей вступает в противоречие с крупным эффектным ртом, с его чувственной сочностью, где таился драматический вызов провинциальной цельности Евы. Рот казался слишком щедрым. Здесь, вздрогнула мать, и прилип мой мальчик.
Внешне ничто не выдавало температуры скрытых чувств, Виктория Львовна говорила в основном с сыном, если можно было назвать разговором этот скудный обмен репликами. И говорилось сначала о послебольничном самочувствии, а затем только об учебе. Обе темы вызывали в Филиппе зубовный скрежет, он понял, что мать не желает считаться с его выбором и сводит общение с молодоженами к пустым формальностям. С Евой было произнесено от силы десять слов, на нее смотрели с улыбкой, но без интереса и говорили притворным тоном, на который сразу зло отреагировал Филипп: мам, не кокетничай. Хотя Виктория Львовна абсолютно не кокетничала – перед кем, простите? – но дух его реплики, конечно, поняла. И все же столь прохладный прием не обескуражил Еву. Почему? Во-первых, она была готова к самому худшему, а встретилась всего лишь с холодной вежливостью. Во-вторых, мать сразу поздравила их с помолвкой и тем самым признала если не выбор сына, то хотя бы права Евы. Наконец, Ева ушла почти удовлетворенная, потому что легко разобралась в чувствах матери и впервые в жизни вела себя не вслепую, а зряче. В этой пронзительности ей помогло то, что мать оказалась как бы оригиналом Филиппа или, если хотите, он – ее весьма точной копией. За два месяца с Филиппом она хорошо изучила, что значит вот такой подъем бровей – домиком – или о чем говорит поворот лица, или палец, шлифующий висок от мигрени. Таким образом, вчитываясь в лицо матери, она поняла, что Викторию Львовну прежде всего унижает ее – Евы – знание семейного неблагополучия, особенно ее тяготит самая свежая рана, а именно то, что на днях Ева провела время в обществе той особы, к которой два года назад фактически ушел ее муж и которая нагло присвоила себе права настоящей жены, устроив, так сказать, смотрины невесты… это унижение Виктория Львовна не собиралась ни прощать Еве, ни терпеть. Кстати, сама глупая ошибка – принять шлюху за мать – ее никак не задела. Ева как бы еще не имела