рубленной канвы и до волчьего, до воя…
А потом, в ночи, открыто ищешь с псиною кафе,
плещет под душой сюита и выходишь подшофе,
город – стылый, снег сверкает, времена имеют вид,
кто-то лезвие клепает, а Давид – изобразит…
Зря Лион писал неправду – лже-Нерон, он истин был,
кто сказал тогда бы Савлу – и Петра бы след простыл,
капители подустали, провалился древний цирк,
подпустили, привязали – кто-то тихо спичкой – чирк…
А в карманах прячат фиги, нА ухо донос уже,
обмолотят хлеб на риге, а сварганят бланманже,
под снопом строчит Никкола, тоже мне – Макиавелли,
в ритме, в пластике гандбола нарастает пресс Равеля…
Время сыто, время пьяно, время подлостей и спячек,
а с утра похмельно, рьяно вся страна встаёт с карачек,
в мордобое жрут, так тело – проиграет Клею Багнер,
тут такое, братцы, дело – скоро вас разбудит Вагнер…
Всё детально, под копирку, до последних запятых,
сверлят нудно в теле дырку, бьют прицельно и под дых,
у кентавра рожа мавра и навесят стремена,
может было время Павла – Савла нынче времена…
У рептилий нет идиллий, снова летопись велась,
просьбу Августа Вергилий… – и верёвочка свилась,
как в комедии от Бога – появился снизу Данте,
скоро, братцы, перемога – и исполнят рок куранты…
Мамелюк – он тоже гений, под седлом гнедой рысак,
от церковных песнопений уползает в ночь русак,
поминают в храме зло – вспоминается Египет,
нам покуда повезло – “треугольник будет выпит!”
Ну-ка, полотно Давиду – время жертв и коронаций,
Нотр-Дам тут лишь для вида – вспомнишь лихом
“Лигу Наций”,
короля играет свита, свита выбрита уже,
буфф-трагедия не сбита, выход – прямо в неглиже…
А в финале – тут на выбор – Моцарт, Шнитке и Шопен,
высох этот третий Тибр – пляшет весело Кармен,
после пляски – золотая, в ля-мажоре тишина,
а Кармен, как будто тая… своей ролью смущена…
* * *
Я по канонам бился о стекло и прыгал в омут с верхнего предела,
я пил вино, чтоб по груди текло и каялся у левого придела,
не раз топил и истину в вине, казалось это проще, чем признаться,
я воевал с врагом своим во мне, чтоб не с кем было больше состязаться,
бросал монеты старые в моря, попасть пытаясь в морду урагана,
я понимал, что шепчутся не зря и спину прикрывал всем неустанно,
я ворот открывал на три петли и нараспашку жил, любил и верил,
и сам себе кричал – а ну, сотрИ, нарисовав в дворце хрустальном двери,
я обнимал не самых лучших женщин и ужинал частенько с подлецами,
экспромтом выдавал в лицо им речь длиннющими и пьяными ночами,
я пересёк и вдоль