посмотрел на телефонную трубку и быстро повесил ее, как будто она была радиоактивная. И сразу же я почувствовал себя очень плохо: тошнота, боль, депрессия разом навалились на меня.
Я в полубессознательном состоянии слонялся по комнатам, искал то соседа, то наркотики, то соседа с наркотиками. Самое смешное было то, что в тот момент в доме было девять человек и девять кошек, и тридцать шесть пар глаз следили за моими перемещениями. И когда они видели меня, то никто даже не пытался спрашивать, почему я в таком состоянии, потому что они понимали, что произошло что-то действительно жуткое.
«Чертово общество защиты животных, – думал я. – Если бы они только знали, какого человека не взяли на работу! Да я был подарком судьбы для них. И если они этого не поняли с первого взгляда, то они меня точно не достойны». Я всегда был мастером пострадать и пожалеть себя. Тогда бы я написал хитовую песню, растянул ее на 13 минут, добавил цепляющего текста, а потом еще минуты три своего соло и категорически отказался бы этот кусок вырезать. Возьмите меня всего или не берите вовсе.
Не помню, когда я выяснил, что эта работа мне не досталась из-за моих дредов, но подтверждение этому я получил изнутри. Тот факт, что я не мог присоединиться к организации, к людям и животным там меня просто взбесил, и я ушел в запой. Я пил неделями. Я даже придумал специальный коктейль: смешивал клонопин (мое успокаивающее), марихуану, сироп от кашля, грибы и антидепрессанты. Это было жуткое месиво – после него я становился невменяемым, галлюцинировал, а когда накачивался им до предела, то у меня начиналось глобальное слюнотечение, и я мог пузырить весь день. Я даже начал «встречаться» с девчонкой; правда, сейчас я и не вспомню, как она выглядит, да, впрочем, и имя я ее забыл. Мы с ней пили, ржали, глотали всякую дрянь, какую могли найти, а однажды ночью у нас появился кокаин из серии «вскрыть в случае необходимости», в итоге мы нанюхались и шатались без дела, причем уснуть после этого зелья не получалось. Мы двигались как в замедленной съемке и не переставая целовались. Наши губы постоянно соприкасались, мы целовали подбородки друг друга, зубы, неуклюже (и неосознанно!) смеялись. Целью этой нашей «черной дыры» было стремление потерять всякое чувство собственного достоинства, раствориться в другом – да так, чтобы потом не рыдать от стыда где-то посередине процесса. Если бы я тогда хоть на минутку осознал, что происходит, я, скорее всего, понял бы: все эти «встречания» были отчаянными попытками выжить, но эти самые попытки были малоэффективными: примерно с таким же успехом можно черпать воду консервной банкой из лодки с пробитым днищем.
Но я не проснулся, а просто понадеялся на Вселенную – что она спасет меня и не даст умереть.
Большую часть жизни я представлял себя живущим в эдакой тонкой яичной скорлупе, которая не перенесет не только целого цикла стирки, но и даже деликатного полоскания. Другие же говорили, что я просто слишком чувствительный. Кажется, большую часть жизни я не жил, а слонялся где-то рядом, и непременно должен был стать свидетелем автокатастрофы. Когда я был маленьким, моя бабушка