занавески. Со свечами, зажженными от газовой плиты, мы втроем переходили из комнаты в комнату, используя любые занавеси, которые только смогли найти, чтобы не допустить любопытные взгляды в наш дом. Только когда мы были завернуты в этот пестрый кокон, мы, наконец, включили нормальный свет в задней части дома.
После того как Байрон помог нам разместиться, он вернулся в свою квартиру. Было очень трудно отпустить его. Я была уверена, что его внешнее сходство с Диланом и наша примечательная общая фамилия никогда не дадут ему снова вернуться к нормальной жизни, а его горе и замешательство пугали меня куда сильнее, чем мои собственные. Я потеряла одного сына и была в ужасе от того, что могу потерять второго.
Возможно, я была так зациклена на Байроне, потому что сам факт его присутствия возвращал меня к жизни. Несмотря на все, когда я была с Байроном, я все еще была чьей-то матерью.
Оставшись одни, мы с Томом бродили по темным комнатам. По пути домой я представляла себе, что я спрячусь в свою нору, как загнанный зверь, но сейчас чувствовала себя как животное, раненное так тяжело, что ему остается только заползти в какую-нибудь дыру, чтобы умереть в одиночестве. Наше жилище больше не воспринималось как дом. Занавешенные окна изменили акустику в комнатах, а отсутствие звуков в нашем неожиданно ставшем бездетным доме душило, как отсутствие кислорода. Мне все казалось, что я слышу, как открывается дверь холодильника – одна из многих фантазий о том, что Дилан все еще с нами, телом и душой. Эти фантазии посещали меня в течение многих лет.
С первого этажа нам было видно, что наверху, в мезонине навалены мебель, книги и бумаги, выброшенные из комнаты Дилана в коридор. Его матрас без простыней свисал с перил лестницы на второй этаж. Сама кровать, разобранная на части, лежала рядом. Хотя мы так хотели быть рядом с его вещами, когда жили у Дона и Рут, ни у кого из нас не хватило сил подойти к его комнате той ночью.
Оставаться в сознании было слишком больно, поэтому мы с Томом отправились в постель. Мы оставили свет включенным, потому что окна нашей комнаты выходили на дорогу, и мы боялись, что пресса или злоумышленники заметят, что мы погасили свет. Когда выяснилось, что из-за слепящего света мы не можем уснуть, мы наконец согласились, что сделали глупость.
Трудно себе представить, что мы вообще могли спать в ту первую ночь дома, но мозг наконец проявил милосердие и отключился. Как это будет повторяться многие годы, пробуждение оказалось самым ужасным моментом всего дня – короткое мгновение, когда еще можно поверить, что все это было ночным кошмаром, самым худшим сном, который может присниться человеку.
В то первое утро в своей постели рука Тома добралась до моей, и мы вместе лежали в тишине, глядя в потолок и держа друг друга за руки. Наконец, один из нас опустил ноги на пол, и мы вместе вышли из спальни. Я вздрагивала, проходя по дому при дневном свете и постоянно натыкаясь на фотографии мальчиков, играющих в прятки и рыбачащих со своим отцом, в бейсбольной