моей заурядной внешности я делилась с ней. Она нежно обнимала меня и говорила: «Ну что за глупышка! Ты уже сейчас в сто раз лучше и красивее меня. А когда подрастешь – будешь в тысячу раз лучше!» Но я ей не очень-то верила, хотя и страшно хотела. Потому что, честно сказать, я в жизни не встречала более красивой, правильнее сказать, прекрасной женщины, чем моя мама.
Даже сейчас, когда она уже казалась мне почти старухой (как-никак, когда я пошла в 10 класс ей было аж 38 лет) разве что «со следами былой красоты», как пишут в тех же вековой давности романах. Но теперь-то, в свои нынешние 27, я понимаю, что и в том возрасте она была ослепительна. И ни один мужчина, полагаю, пройти мимо нее равнодушно не мог. А уж о том, какой она была до моего рождения, – и говорить нечего.
Моя мама была наполовину армянкой, и до своих 17 лет, то есть, до института, жила в Ереване. И воспитана была в строгости, как подобает «восточной женщине». Никаких тебе романов со сверстниками, ни, тем более, танцев-обжиманцев не было и в помине. Не чаявший в ней души отец ревновал ее и свирепствовал почище любого армянина, даром, что сам был русским. Когда дочка Жанна (так звали мою маму) решила поступать на биофак МГУ, дом буквально сотрясали скандалы. «Только через мой труп!» – кричал отец, ярый последователь Домостроя. Он смирился и уступил не раньше, чем получил сотню раз повторенные клятвенные заверения от своего брата, жившего в Москве, что «Жанночка будет жить у нас, как родная дочь. И никаких тебе общежитий. И пригляд за ней будет соответствующий. Если, конечно, поступит, а это еще бабушка надвое сказала. Так что зря ты, Слава, заранее беспокоишься».
Но «Жанночка» поступила. И произвела своим появлением среди мужской части населения факультета форменный фурор. За ней увивались (как со смехом рассказывал папа) чуть ли не все мало-мальски стоящие ребята с биофака. И студенты, и доценты. И даже один знаменитый профессор оказывал ей явные знаки внимания. Но восточное воспитание сказывалось, да и «пригляд» со стороны дяди был настолько пристальным (он почти каждый день после занятий заезжал за ней на собственном автомобиле и увозил домой, проталкиваясь сквозь стайку поклонников, чуть не бросавшихся под колеса), что ни о каком подобии романов и речи быть не могло.
***
Так продолжалось до 3-го курса, когда ей каким-то чудом сумел вскружить голову подающий надежды молодой аспирант Александр Семенович, мой будущий отец. Но и тогда они чуть ли не целый год ходили исключительно «за ручку». И только потом, после очередных страшных скандалов, устроенных ее папой и моим дедом, который приезжал в Москву, чтобы «убить этого мерзавца», он все-таки вновь вынужден был смириться и разрешить, а заодно и устроить, свадьбу, на которую пригласил пол-Еревана.
Я безумно любила, когда мама рассказывала мне о своем ереванском детстве. О подругах, с которыми продолжала изредка видеться до сих пор или, что бывало чаще, – вела с ними долгие телефонные