они?
Дождь обесцветил и размыл город. Превратил в серый призрак. Вдоль улицы тянулись здания, похожие на водяные миражи. Лещинский утратил чувство направления. Просто переставлял ноги, как зомби, следуя лаконичным указаниям аборигена.
Наверное, они еще в Грязном порту. Наверное, в южной его части. Наверное, все сильнее углубляются в дикие кварталы.
Из тумана с гулом выкатил вечный обруч. Пронесся вокруг них, сильно наклонившись на вираже, затем снова исчез за стеною дождя.
– Мы почти пришли. Не умирай.
– Заткнулся бы, зануда…
Гулкий удар, скрип. И дождь вдруг иссяк. Больше никто не хлещет мокрыми ладонями по лицу. Можно упасть где угодно. Повсюду сухо. Это не залитая водой улица. Не терзаемая волнами полоска грязного галечного пляжа. Не песчаное дно, которое не хотело отпускать.
Темнота. Первозданная темнота эпохи до Большого Взрыва.
И затем – вспышка. Это «привидение» вспухло, заполнило собой весь объем просторного цилиндрического помещения. По выгнутым стенам заструились световые разводы. В их пульсации был заложен какой-то смысл, и стоящий посреди зала Тарбак походил на ветхозаветного пророка, внимающего неопалимой купине. В глубине здания что-то ожило. Загудело, завибрировало, залязгало металлом по металлу, забулькало жидкостями и газами, устремившимся по трубопроводам.
– Убери иллюминацию, кретин, – сквозь зубы просипел Лещинский. – Мы сияем на весь район.
Тарбак взмахнул рукой, и свет погас, а «привидение» снова сжалось в бледный шар.
Лещинский закрыл глаза. А когда открыл их снова, на голове уже оказались туго завязанные бинты. Рану прикрывала пористая, как губка, подушечка, и боли совсем не было.
Тарбак сидел рядом с Лещинским на корточках, сложив руки, словно богомол.
– Теперь я превращусь в одного из вас? – пробурчал, едва шевеля растрескавшимися губами, гвардеец.
– Почему? – удивился Тарбак.
– Да так, культурные стереотипы, – ответил Лещинский, и абориген, скорее всего, ничего не понял.
– Ты спас меня, я спас тебя. И скоро тебе станет легче, – пообещал Тарбак. – Мы не очень отличаемся по крови.
– Спасибо, – Лещинский ощупал повязку. Опасно было доверять латать раны инопланетянину, но в его ситуации выбирать не приходилось. Костоправы Колонии вообще резали по живому и лелеяли мечту обнаружить заменитель пенициллина. – Чем быстрее мы доберемся до Забора, тем лучше.
Тарбак уставился на тусклый шар «привидения».
– Я иду на Космодром, – сообщил он.
Лещинский подобрался.
– Черта с два! Мы идем в Колонию к Корсиканцу! – И видя, что чужак не понимает, договорил спокойным тоном: – Только в Колонии мы будем в безопасности.
– Я в своем мире, и я не пленник. Я ведь не пленник?
Лещинский развел руками. Мол, еле живой, без оружия. Какая я тебе угроза?
– Нет. Конечно, нет.
– Меня долго держали в плену. Я должен делать свою работу.
– Слушай, твой мир – уже не твой.