вопросов, которые он считал ехидными, но которые меня не смутили. Были выборы, и я был избран не единогласно, но хорошим числом голосов. Я уже знал, что Николай Николаевич Лузин вел против меня кампанию, которая не дала больших результатов. После моего избрания он подошел ко мне и поздравил, подробно расписав, какую чувствует радость и почему именно. Я не удержался и спросил, что он будет говорить, завернув за угол. Первый раз этот вопрос я задал ему в Париже в 1912 году и вот по какому поводу.
После разгрома Московского университета в 1911 году и ухода крупнейших профессоров, желая иметь послушную профессуру, министр народного просвещения Кассо набрал из разных университетов свежеокончивших студентов, которых послал за границу, отдав их под наблюдение крупных [иностранных] ученых и под контроль некоторых русских профессоров (например, механика Булимовича из Киевского университета). Немецкие профессора отказались от руководства, но французские согласились, сказав, что им нет дела до русской внутренней политики.
Руководство математиками возложили на Бореля. Руководимый был один: некий Подтягин из Харькова, лентяй, которому было на руку, что его руководитель – еще больший лентяй. Однако к концу года министерство потребовало отчета; Борель призвал Подтягина и дал ему задачу – проинтегрировать некое выражение, которое для двух и трех измерений было уже проинтегрировано. Это очень простое обобщение Подтягин, по указанию Бореля, доложил во Французском математическом обществе и тут же был избран его членом, о чем и он и Борель с помпой известили министра.
Так вот, после этого заседания Лузин, я и Подтягин вышли вместе на улицу и отправились домой через Люксембургский сад. Всю дорогу Лузин пел хвалы Подтягину: «Вы – победитель! Не успели вы появиться в Париже, как уже написали работу – и какую работу: ее одобрил сам Борель; и не успел он одобрить, как вы уже с блеском доложили ее – и не где-нибудь, а во Французском математическом обществе, самой авторитетной математической инстанции в мире; и, как только вы доложили, восхищенное собрание немедленно избрало вас действительным членом. Какие же лавры вам предстоят впереди!» Я, зная по нашим предыдущим разговорам действительное мнение Лузина о Бореле, Подтягине и Французском математическом обществе, слушал его с изумлением.
Так мы дошли до rue Vavin, по которой Подтягин ушел от нас. Лузин остановился, посмотрел ему вслед, плюнул и сказал: «Вот дурак, он поверил», на что я заметил: «Когда вы будете петь мне хвалы, я спрошу вас, что вы скажете, когда повернете за угол». Когда [теперь] я выполнил свое обещание, он покраснел, побледнел и затем сказал: «Голубчик, вы давно уже должны знать, как я сам иногда страдаю от своей двойственности». Я ответил ему: «Думаю, что многие страдают от этого сильнее, чем вы».
Той же осенью, после нашей свадьбы, мы сделали несколько визитов моим учителям, а ныне – коллегам, и некоторым сверстникам. Из этих визитов нужно упомянуть три. Мой старый друг и учитель Димитрий Федорович Егоров и его жена Анна Ивановна встретили нас весьма тепло и приветливо;