поколения. Когда закончил читать брошюру, спросил, все ли понятно. Вопрос, касающийся роли комсомола в борьбе с нэпманами, похоже, был ясен, и лишь один поинтересовался:
– А можно их бить?
Я подумал и уверенно ответил:
– Раз они временно и по нужде, значит, можно.
На этом первое наше собрание завершило работу. Позже всех секретарей комсомольских ячеек стали регулярно вызывать в райкомы, учить, как проводить собрания, различным формам организационной работы. В комсомол, помню, поначалу принимали не так, как сейчас, а просто заносили в список фамилию да предлагали расписаться в том, что отныне ты комсомолец. Зато уж сколько разных починов, идей, тревожных и безотлагательных, ждущих вмешательства комсомольского актива вопросов было потом! В первую очередь это касалось нашего труда.
Так, например, мы предложили нумеровать вагонетки, идущие с породой по канатной дороге из карьера на камнедробилку, то есть указывать порядковый номер отправляемой вагонетки, фамилию грузчика и номер ФЗУ. Эта идея, можно сказать, научной организации труда повышала личную ответственность каждого и позволила в конце первого же месяца заработать в два раза больше, чем выходило обычно. Скажу прямо, стимулировало. Хотя выдавали-то нам всего лишь пятнадцать процентов от заработанного – остальное шло на наше содержание как учеников ФЗУ.
На комсомольских собраниях, а проводили мы их два раза в месяц, каждый комсомолец отчитывался о своих делах, откровенно говорил, что полезного сделал он для страны за срок между собраниями. Случалось, что кто-то обманет, припишет лишку – тут прощения быть не могло! Мы решительно исключали таких из комсомола.
Соревнуясь с «Октябрем», соседним заводом, мы, комсомольцы «Пролетария», ревниво следили, чтобы не отставать в выдаче породы. Порой попадется плохой пласт – план горит. Тогда собираемся ячейкой и думаем, как быть, ищем выход из положения. Дело доходило до того, что ребята нередко оставались работать во вторую смену, но план выполняли не тот, который определялся по норме, а еще выше – принятый комсомольцами на собрании.
Что касается вопросов идеологического порядка, то их мы решали по своему разумению. Сейчас, спустя годы, признаюсь – в чем-то перегибали. Да ведь какой из меня был идеологический работник!
Это может показаться странным, но однажды мы поставили на повестку дня такой вопрос: «Комсомолец не должен носить галстук и шляпу». Весьма категорично, не правда ли? Или вот еще: «Если ты комсомолка – носи красную косынку!» (При этом желательно было, чтобы и стриглась «под горшок».) Смешно, конечно. Однако надо учитывать время, в котором мы жили. Ведь был разгар нэпа, и все наши решения, те же протесты против моды, – выражали желание моего поколения строить свой, новый образ жизни, не поддаваться чужому влиянию.
Коль уж зашла речь о модах, скажу прямо, мне лично, как и мальчишкам всех времен, всегда нравилась военная форма. Я с нескрываемой завистью провожал взглядом энергичных, молодцевато подтянутых людей, прислушивался к веселому скрипу ремней,