На вертелах из винтовочных шомполов жарилась дичь, всем не терпелось отведать птичьего мяса, но мы с Зубом не торопились, заботясь об одном – как бы не провалить дегустацию нового блюда. Первым пробу снял Хмель – блюдо ему понравилось и идею нашу он одобрил. Но что там было пять голубей на ораву из ста голодных мальчишеских ртов…
На следующий день, проходя по улице Серебряковской, я обратил внимание на то, что птицы слетаются на чердаки зданий, и тут же предложил.
– Зуб, лезем?..
Возражений не последовало. Ночью мы решили сделать пробный отлов. Достав два мешка и подготовив их для освещения, притихли в ожидании темноты. Но не все нам было ясно в задуманном. Как, например, попасть на чердак? Ведь дома, да и многие ворота их запирались. Выбрав трехэтажное здание на углу Серебковской улицы, я принял решение лезть на чердак по водосточной трубе. Там мне предстояло отловить голубей, упрятать их в мешок и сбросить добычу Зубу. Сколько водосточных труб Новороссийска запомнили те наши ночные операции! Но первый подъем по одной из них навсегда запомнился и мне.
Лезть было не только трудно – опасно. Труба, слабо скрепленная, могла бы просто отвалиться от стены, особенно когда уже на высоте третьего этажа я карабкался через сильно отступавший от дома карниз. Преодолел я тогда то препятствие. На чердаке управился быстро, а вознаграждением, платой за трудности были мне потом добрые улыбки пацанов-ровесников и их немногословная благодарность: «Сова – мужик что надо, ничего не боится. Сорок голубей нам принес…»
Временами я заходил домой. Мать была худая от голода, похоже, почернела даже. Когда приносил ей голубей, тревожно расспрашивала:
– Чьи они? Откуда?
– Да ничьи! Дикие…
Мать печально и подолгу смотрела на меня и повторяла:
– Смотри, сынок, ворованного мне ничего не нужно. Не обманывай людей. Как бы ни было трудно, оставайся честным и говори всегда только правду…
Я очень любил мать. Свидания с ней переносил тяжело – чем помочь, как пережить голод?..
– Потерпи, мам, – успокаивал я ее. – Вот подрасту скоро, и все наладим. Заживем еще хорошо…
Мать плакала, а для меня женские слезы – так и осталось на всю жизнь – самое невыносимое испытание…
Как бы пошла жизнь беспризорных мальчишек дальше, кто знает. Но вот однажды ночью, часов в двенадцать, когда все мы были в сборе, нас бесшумно и быстро окружили люди в полувоенной форме. Один из них, с козлиной бородкой, помню, обратился к нам:
– Ну, ребята, поехали, довольно мучиться. Теперь будете жить по-человечески.
С разных сторон послышались возгласы:
– Куда ехать?
– Зачем?
– Нам и так неплохо!
Кто-то возразил:
– Пацаны, новую житуху будем организовывать, хорошую, интересную.
Лица прибывших людей казались доброжелательными, голоса ласковыми, но в нас, беспризорниках, выработался уже некий инстинкт недоверия к ним. Кое-кто из ребят попытался было рвануть из кольца