Неповторимые. Сказ о родных людях, об односельчанах, сокурсниках, сослуживцах, друзьях; об услышанном, увиденном
версию, уже больного человека, видения войны. Он рассказывал не о тех сражениях, участником, которых он был, а разбирал по частям, стоя у карты, Берлинскую операцию.
Дядя Петро был кадровым офицером, я об этом уже говорил, и его рассказ был по военному сух и он отрывистым голосом докладывал слушателям сложившуюся, на тот момент, обстановку вокруг этой операции. И напоминал он мне тогда маршала Жукова в исполнении Михаила Ульянова.
Глава 12
А жизнь меж тем, не сбавляя своих оборотов, отмеряла свои часы. Все перемешалось в этом мире, «и жизнь, и слезы, и любовь». Вечные спутники жизни, идущие рядом рука об руку – и смех и слезы, и юмор и печаль.
Отец, так же как и мать любил и привечал в своем доме близких себе по духу людей. Одним из них был дядя Ося Вахрамеев, абга-хурайха, как он его величал. Глядя на него и мы, его дети, звали его так же.
Впоследствии, мы напрочь забыли его собственное имя и всегда к нему обращались не иначе, как Абга-хурайха. Любил он наведываться к отцу на огонек. Зайдя в дом, он обязательно поздоровается со всеми за руку.
Женщинам и детям, обычно, рук не подавали, а он же всегда и всем пожимал руки. Подашь ему свою детскую, худую ручонку, а он в ответ пожмет ее обеими руками, приговаривая при этом:
– Сайн байна, бишэйхан хадам!
Стоишь, бывало, гордый от того, что с тобой за руку поздоровался такой большой дяденька.
Он был очень громогласным и красноречивым человеком. У него всегда находилась тема, ради которой он просто обязан был зайти. Как то, зашел он к нам с утра и с порога кричит:
– Хадамха, с четырех часов утра я на ногах. Был в Дулахане, съездил на Хара-Модон, везде трава в-о-о-т, прям по-сюда!
По его словам трава в нынешнее лето уродилась, аккурат, по грудь и даже выше.
– Cнаряжай – кричит,
– Со мной своих парней, чичас мы мигом накосим сенца. Ну т-р-а-а-в-а-а-а…
Мать на радостях со всех ног бежит на стол накрывать. Как же, человек пришел с хорошей вестью, надо же угостить. А всякая предстоящая большая работа – это музыка для матери. Бегает по дому, хлопочет, нас не забывает тормошить. Как же, такое сладкое слово «покос».
Все лучшее на стол, да еще подбадривает, да сама же еще им и подливает. Афанасий Алексеевич присутствовал при разговоре. И ему тоже перепало от щедрот матери.
К окончанию застолья, настроение «у нас» становится чуть хужее. И разговор не шибко клеится, на сон, что то клонит. Пора, кажись домой.
– Схожу-ко до дому, прилягу, а там видно будет, – говорит Абга-хурайха. К тому времени его красноречие сходит на нет, и он ворочает языком, словно жерновами мельницы.
В тот день, по понятным причинам, никуда мы не выехали. Не выехали и на завтрашний день. Покос в том году был обычный. Такой же, как и всегда. Трава была не лучше и не хуже, да и по времени он совпал с обычными сроками сенокошения.
На следующий год, так же, утречком ранним, слышен знакомый голос:
– Хадамха,