«Что я тут делаю? Главным образом – скрываюсь». «Очевидно, сюда дали знать писателям, как вести себя со мной – тихо, сдержанно, без банкетов, и я живу у Нины в совершенной глухоте и неизвестности». Но разве нужны ему были «банкеты» с приветственными речами членов тогдашнего союза писателей Грузии в городе, о котором он сказал когда-то:
Крыши городов дорогой,
каждой хижины крыльцо,
каждый тополь у порога
будут знать тебя в лицо.
Эти последние строки из цикла «Художник», которым мы также обязаны Грузии. Лирический герой этого цикла – поэт, но кто именно? В журнальном варианте цикл имел посвящение – Георгию Леонидзе. Тифлисские улицы, витрины, внезапная метель, скромный дом, властный голос поэта, который «плавит все наперечет», спящие дети в спальной – картины очень конкретные и безусловно связаны с посещением дома Леонидзе, обязаны дружбе с ним. (Весной 2002 года и мне посчастливилось познакомиться с членами этой семьи.) Но постепенно отдаляясь от конкретных черт живого прототипа, образ поэта приобретает патетический масштаб – это уже Художник вне времени, почти что пушкинский пророк, а конь его – не знаменитый ли Мерани Бараташвили, носивший еще лермонтовского демона?
Твой поход изменит местность.
Под чугун твоих подков,
Размывая бессловесность,
Хлынут волны языков.
Второй раз Грузия вошла в жизнь моей семьи благодаря моему мужу Вадиму Козовому, который считал эту страну своей второй родиной. Мы познакомились (заочно, разумеется) в мордовском лагере для политзаключенных. Мне удалось передать ему, самоотверженно изучающему на лагерных нарах французский язык, антологию современной французской поэзии. Он тогда уже писал стихи и стал пробовать себя в поэтическом переводе. Первым его переводом, еще неумелым, было знаменитое стихотворение Поля Валери «Морское кладбище», где он на разные лады перекладывал прославленный конец этого текста (буквально «Поднимается ветер. Надо попытаться жить»):
Поднялся ветер. Жизнь зовет решиться.
Листает вихрь пожухлые страницы…
И вот под знаком этого французского поэта началось и наше знакомство, переросшее в семейную близость, и родилась горячая дружба с замечательным грузинским ученым, писателем, прекрасным человеком Акакием Константиновичем Гацерелиа. Освободившись из лагеря, отказавшись от рутинной совслужбы, Вадим стал «пробивать» свои переводы.
Он увлекся не столько Валери-поэтом, сколько Валери-мыслителем, в русском понимании этого слова. Он составил и по большей части перевел сам замечательный том эссе Валери об искусстве. В прокисшем царстве марксистско-ленинской эстетики 70-х годов эта книга явилась глотком свежего воздуха, воспитала целое поколение свободно мыслящих интеллигентов. А. К. Гацерелиа был горячим поклонником эссеистики Валери, и вот в один прекрасный день мы получили от Татьяны Никольской, известного