почти не бывает; что гостила в Одессе у подруги, но по одному делу ей срочно понадобилось мчаться в Санкт-Петербург, несмотря на тревожную обстановку в стране. Ехала без билета, на крыше (о боги, какие времена!), оттуда-то ее и сняли «котовцы».
Все это было до чрезвычайности странно: какие столь неотложные дела могли загнать на крышу молодую благородную барышню?
Еще одна странность: за ужином она не стала снимать перчаток, когда же подали чай, его она стала пить, тоже перчаток не снимая, что вовсе уж моветон, к тому же чай пила, отставив мизинчик, как это делают московские купчихи и прочие мещанки, а вовсе не полковничьи дочери. У меня мало-помалу стало зарождаться подозрение, что она вовсе не та, за кого себя выдает.
По ходу чаепития Жюли, все так же отставляя почему-то мизинчик, взяла свой ридикюль, достала из упаковки, лежавшей там, таблетку и проглотила ее. У меня хватило наблюдательности увидеть, что упаковка эта – от морфина; стало быть, вот чем, кроме пережитых страхов, объяснялся ее несколько отстраненный вид. Когда же она закрывала ридикюль, я заметил, что там лежит, помимо пудреницы и нескольких денежных ассигнаций, еще нечто… Вместе со всем прочим это стало уже достаточным основанием для того, чтобы я вдруг решительно потребовал:
– Позвольте вашу сумочку, мадмуазель.
Она прижала ридикюльчик к груди:
– Нет, нет!.. Совершенно не понимаю!..
Его высокопревосходительство тоже возмутила моя выходка.
– Как вы можете, штабс-капитан! – чувствуя себя все еще храбрым Роландом, воскликнул он. – Что еще за такой синематограф?! Мадмуазель и так настрадалась! Извольте объясниться, штабс-капитан!
– Сейчас будут и объяснение, – сказал я, с этими словами сам выхватил у нее из рук ридикюль и вытряхнул из него на стол маленький двуствольный дамский пистолетик ( мода на такие сошла лет сорок назад). – Вот оно!
– Ну и что такого? – пожал плечами мон женераль. – Уж в такие времена!.. Иное дело, что оружие-то не больно способное…
– Да, да, – кивнул я, – но не в этом дело. – И снова обратился к Жюли: – А теперь, сударыня, прошу вас, снимите перчатки. Или хотя бы одну, вон ту, правую.
– Ах, нет, нет… – прошептала она, а генерал даже с места подскочил:
– Что еще за такие причуды?!
– И тем не менее, сударыня… – потребовал я.
Видимо, действие морфина не позволило ей долго сопротивляться. Со слезами на глазах она сорвала с правой руки перчатку, и тут стало видно, что фаланга ее мизинца хоть и телесного цвета, но искусно сделана из гуттаперчи. Фалангу эту она тоже сняла, и обнаружилось, что пальчик у был некогда обрублен каким-то острым предметом.
– Вы этого хотели?.. – вспыхнула она. – Ну нате, любуйтесь!
Генерал же повторил:
– Да, да, стыдно, стыдно-с, штабс-капитан!.. А вы, мое дитя, не горюйте, у всех бывают свои несчастья. – Он укоризненно взглянул на меня: – Эх, штабс-капитан, штабс-капитан… Вовсе не обязательно было демонстрировать… Вы с вашим весьма глупым, пардон, любопытством… М-да, это совершенно