высота была необходимой. Раз так, то для чего? Было видно, что прочности самого материала, из которого состояли те исполины, было недостаточно, именно потому колонны были укреплены металлическим каркасом. Чутье Хэмминга подсказывало, что разгадка пахла большими деньгами, а возможно и не только.
Замечтавшись, Хэмминг чуть было не проехал мимо дома. Вовремя опомнившись, он поймал вопросительный взгляд Марши и натянул поводья. Он помог Марше спешиться и проводил до двери, которую тут же открыл дворецкий. Пройдя под руку с Хэммингом внутрь, Марша высвободилась и жестом приказала не трогать ее. Она закрыла глаза и, приставив палец к губам, призывая молчать, медленно привела дыхание в порядок. Никто не смел ослушаться.
– Что-то стряслось? – осведомился шепотом дворецкий, подойдя к Хэммингу.
– У дамы случился приступ, – пояснил Найтблюм. – Мистер Гринхэлм поручил отдать ее вам.
– Ясно. О да, конечно, – сказал он довольно беспокойным голосом.
– Карсвелл, – тихим голосом подозвала его к себе старуха, – проводите меня в мою комнату.
– Прошу госпожа, – подскочив к ней, ответил Карсвелл и, взяв под руку, провел ее дальше.
Решив, что возвращаться к группе незачем, Хэмминг решил еще раз пройтись по холлу и осмотреть более мелкие картины поближе. Он поднялся по ступеням на второй ярус и принялся не спеша разглядывать их. Хоть он понимал в живописи не так уж и много, но любил созерцать полотна вне зависимости от престижа художника, ему было важно не громкое имя, а то, что он чувствует при взгляде на полотно.
Хэмминг становился довольно чутким человеком, когда дело касалось предметов искусства, особенно картин. Так, например, ему совсем не нравились картины да Винчи. Да, о его мастерстве вопроса не стояло, он был велик в своем деле. Найтблюма отталкивало то, что люди на картинах Леонардо казались фальшивыми словно актеры, играющие свои роли. Возможно дело в людях, которые могли позировать художнику, считал он. Ему по нраву были картины с долей мистики, но самыми любимыми были картины фантастические. Такие картины, он считал, показывают всю силу воображения художника. У многих фантастов, к сожалению, полотна получались не четкими, детали, которых они не видели, а могли только представить выходили ненатуральными. То начинала страдать светотень, то падала детализация. Это немного расстраивало его, достойных картин такого рода было не так уж много. Картины Ганса Рудольфа Гигера приходились ему особо по душе. Как называл их автор, фантастический реализм, биомеханика. В его картинах, половину из которых подавляющее большинство людей сочло бы возмутительно непристойными, словно специально призванными вызывать эмоции, Найтблюм видел безразличную, холодную логику, чуждую самой сути человека. То, что могло у праздного обывателя вызывать только трепет и страх неизвестного, ему же казалось таким любопытным, ему хотелось понять природу этого страха, представить суть и назначение