что с ним кто-то есть, кто-то плывет рядом. Но нет, то было всего лишь его копыто. Ишак вгляделся в него. Увидел, как оно дрожит. И вновь погрузился в сон, и в этом сне его держали на руках, как ребенка. Сон завершился, но какая-то часть Аистаила осталась внутри его. Он понял: внутри сна есть место. Он может позволить укачивать себя. А может плыть дальше. Он знал, что сумеет найти для этого силы, но знал также, что может и остановиться, и если он остановится, то останется здесь, в тишине, вне времени и вдали от своего предназначения. Эта мысль показалась ему изумительной – как виноватое наслаждение, как нечто чудесное и запретное. Он сладко вздохнул. В голове его вертелась песенка, глупая, он и не думал никогда, что запомнит ее. Странно, что ему не снится никто из людей. Перед ним раскрывалась зеленая прозрачность, пышное, усыпанное звездами поле. Он видел, как опускается в холодную зернистую тьму, неся с собой, как ему казалось, подобие бледного, неровного света. И зачарованно наблюдал за этим. Вода внизу выглядела темной, но, достигая темноты, он обнаруживал в ней свечение, призрачное, такое же, как в воздухе его спальни, там, дома, когда под дверь просачивается свет из коридора. Взглянул вверх. Высоко над ним блестела, точно яркое стекло, поверхность воды. Как до нее далеко, удивительно. Аистаил понял, где он, понял, что происходит, и тело его дернулось от судорожного страха и устремилось к поверхности. Она приближалась, руки и ноги горели, горела грудь. Все обойдется. До поверхности было далеко, он не чувствовал, как достигает ее, но, похоже, достиг, потому что легкие его мучительно наполнились воздухом. Он огляделся в поисках лодок и птиц, но увидел лишь зернистый нефрит воды. Увидел висящий в ней свет. Пузырьки, совершенные, как звезды. И понял в это мгновение, что может покинуть себя и дышать водой. Может уйти, может остаться. Вода пространна; она была им самим; она вместит его. И он позволил себе дышать ею. Боль стихла. Холод воды проник в него ледяным облегчением. Он поднимался к поверхности, и покидал себя, и позволял воде завладеть им. Позволял сам.
Течение с неустанным упорством сносило тело Аистаила на юго-запад, к берегу. Мелкая рыбешка касалась его мордочки, время от времени прядала в открытый рот, зависала там, подергивая плавниками, и стремительно сигала назад. Тело Аистаила плыло, и дно океана поднималось к нему, становясь все светлее и различимее. Полосы водянистого солнечного света играли на Аистаиле, ловя ясный блеск его глаза. Потом свет стал меркнуть. Тело достигло земли лишь после захода солнца, когда берег уже опустел. Волны все выталкивали и выталкивали его на берег, и утягивали назад, и снова выталкивали, еще дальше, пока, наконец, перед самой полночью высокая волна прибоя не выложила Аистаила на песок и не ушла, чтобы уже не вернуться. Тело его покоилось в кривой мертвой позе – лицом вверх, закинув одно копытце за голову и под нелепым углом уложив другуе поверх груди. Ночь была ясная. Рак и Большая Медведица