не растает, потому что в нас
есть холод отчуждения и тревоги.
И свет звезды, что никогда не гас,
исчез в конце ухабистой дороги.
Хотя пока мелодия звучит,
и барабаны ритм не потеряли —
мы что-то видим в пасмурной ночи
между холмов спрессованной печали.
Звучит мелодия, петляет как река,
завет куда-то. Тихо плачут дети.
Блестит вода на веслах рыбака,
меж облаков закинувшего сети.
Ворона на сосне, как контрабас
солирует – черна и одинока,
провозглашая полуночный час,
отмеренного для свиданий срока.
Привычно громко ухает сова,
ей эхо отвечает из долины.
И на венцах лавровая листва
шевелится от теплой середины.
Увенчанные славой и гусляры
с опаской прячут жалкие награды.
Пугает их приход чужой весны,
ломающей привычные преграды.
Детство
Всполохи жизни,
и судеб узоры.
Зимний мороз,
остужающий взоры.
Прелести мира,
который обещан.
Право любви
вместе с правом затрещин.
Детство узорное
в линиях рамы.
Серые здания,
мертвые храмы.
Лики незримые
в красном углу…
Кажется,
я никогда не умру.
Чехов и Левитан
На путях, где пырей да ковыль,
подорожник, да пара берез,
Левитан из раздумий слез
созидает российскую быль.
Рядом с Чеховым и тоской
непростой и невзрачный пейзаж,
из которого если создашь —
то не песню, а тихую боль.
Что же значат они для нас
в неуютных просторах Руси,
где в холодной ночи моросит,
альт играет и контрабас…
Только Чехов и Левитан
этот сумрак могли понять,
эту ношу, что не поднять,
эту даль, что ушла в туман,
тайну эту,
или обман.
Россия
Непонятная для чужих племен —
из тумана серого и мечты,
в платье белом или в огне знамен
появляешься на рассвете ты.
На поверхности ледяных зеркал,
где река, как небо в длину и ширь,
кто тебя бескрайнюю отыскал?
Кто поверил в сумрак твоей души?
Те, кому понравился блеск снегов,
скрип саней по полю издалека,
затерялись в дебрях из облаков
на ветрах, пронизывающих века.
На путях немыслимых, но прямых,
где по-птичьи громко звучат слова.
Наша жизнь – обманчивый белый стих,
где от стужи кружится голова.
Квадраты
Каждый день просыпаюсь и, молча, смотрю за окно,
что там нового, или по-старому серо.
Две березы и ель под окном надоели давно,
только