стряхнув драгоценный палантин с плеч. Именно у нее приобрел я шарм столичной легкости, именно она научила меня непринужденности и необязательности в отношениях с людьми.
«Слава, успех, карьера – все в твоих руках», – говорила она мне, – «надо только уметь быть независимым, подняться над повседневностью. Люди чувствуют внутреннюю свободу, тянутся к ней, особенно, если она зиждется на фундаменте чего-то подлинного».
Я впитывал ее речи, словно губка, и меня обуревали противоречивые чувства. С одной стороны жутко хотелось попасть в этот прекрасный мир, стать известным и успешным, с другой – за ее словами, за нежным, вкрадчивым голосом мерещилось мне что-то враждебное, безжалостное, готовое вот-вот ворваться в тихую заводь моего счастья, разрушить его кристальную чистоту.
Она словно в воду смотрела. Какими-то необъяснимыми путями эхо моих спортивных достижений перекликнулось с ее словами, и в один прекрасный день, абсолютно неожиданно для самого себя, я стал знаменит, стал самой настоящей звездой. – Силич грустно усмехнулся, приложился к бокалу. – Вот она, тайная механика успеха, продукт непостижимой метафизики.
И можно сколько угодно говорить, что спорту в СССР уделялось особое внимание, что рано или поздно слава все равно пришла бы ко мне, но я знал, я чувствовал, что всему этому обязан только моей Свете, только ей одной.
И все. Все глупое, немощное прошлое, все страхи и сомнения летели теперь в тартарары, унося с собой того, прежнего Славу Силича, робкого и застенчивого малого, его тихую, старомодную заводь.
Вот такие, брат, перипетии, такое вот прощание с невинностью.
Жизнь завертела меня в радужном калейдоскопе счастья. Куда-то подевались все мои прежние друзья, интересы, на второй план отошло даже мое соперничество с Ильей Зарецким. И, вообще, на все эти глупости я давно махнул рукой и вспоминал о них только для того, чтобы улыбнуться. Да, и кто такой этот Илья? Какой-то мелкий московский мажоришка! Теперь моей дружбы искали самые известные люди, знакомства со мной добивались красивейшие девушки. Впереди была вся жизнь, яркая, чудесная, прекрасная…
И, все-таки, я оставался безнадежным романтиком, при всех атрибутах славы, хранил верность своей Свете. Такой вот парадокс. Мне казалось, измени я ей, нет, даже не измени, а только солги однажды, и нарушится что-то в механизме моего счастья. Я даже ревность свою научился сдерживать, мыслям разным о муже ее, о жизни ее семейной, не позволял в голову залетать. Чувствовал – не имею права, и все! А как там будет, как сложится – все в руках Бога.
Да и Света всячески поддерживала меня в этой моей философии. Не напрямую, конечно, а косвенно, обиняком. Целую систему рефлекторных дуг выстроила. Так, наверно, Павлов собак своих дрессировал – здесь тебе рафинада кусочек, а здесь – и тока разряд получить можно.
С самого начала условие поставила: строжайшая конспирация, никаких записок, нежностей и любезностей на людях, и я его свято выполнял,