и независимо смотрела на меня, легко и свободно разговаривала, смеялась, шутила! И я понял – я проиграл! Кто я такой на этом празднике притворства, на этой ярмарке лицемерия? Всего лишь юнга, подмастерье, жалкий дилетант.
Сжав зубы, со слезами на глазах поспешил я спрятаться от всех, чтобы уже окончательно признать свое поражение. Я потерял любовь, потерял окончательно и навсегда, встреча, которую я так ждал, не принесла мне ничего, кроме горечи. Где же ты, мой пресловутый Рубикон, где же вы, мои долгожданные перемены? Неужели все мои ожидания – напрасны?
Потянулись дни и недели учебы, и я спрятал все свои мечты и надежды подальше. Курс был очень сложным, времени совсем не хватало, но именно это мне и было нужно. Так же, как и летом, я окружил себя людьми, делами, обязательствами, я прекратил свои прогулки по памятным местам, отказался от поездок к «нашему» дому, постарался так распланировать свой день, чтобы ни на минуту не оставаться в одиночестве. Впрочем, опасения мои на это счет были напрасны – неожиданно проклюнулись мои почитатели, разъехавшиеся на летний сезон кто куда, и количество моих друзей превысило все мыслимые и немыслимые пределы. – Силич грустно усмехнулся. – На теперешнем сленге это называется фан-клубом, и мой был ничуть не хуже современного. Прибавь к этому декаданс эпохи, агонию империи, щедро приправленную порочной культурой Запада, прочую гламурную дребедень, кружащую слабые эстетствующие умы. Нельзя сказать, что богемная жизнь захватила меня, просто в этом облаке пустого трепа, ни к чему не обязывающих любезностей, связей на один вечер мне было легче спрятаться от своей тоски, нет-нет, да и подступавшей к сердцу. На одном из таких сейшенов я и познакомился с девушкой Аллой, которой суждено было сыграть в этой истории не последнюю роль.
– Постой-ка, – Ленский привстал в кресле, – а это не жена ли твоя?
– Да, – Силич почему-то смутился, встревожился, – это моя Алла. Потом мы еще несколько раз встречались где-то, в конце концов, она пригласила меня к себе домой. Год назад я и мечтать не мог оказаться в такой семье. Мать – работник ЦК, отец – тоже какая-то шишка, квартира о пяти комнатах, на стенах – какие-то картины в золоченых рамках. Но я тогда и не думал о женитьбе, – Силич вздохнул. – Какая, на фиг, женитьба, когда я Свету свою из головы выбросить не мог! И интрижки все эти, грязь эта богемная мне только для одного нужны были – забыть скорей ее. Представляешь, казалось мне, что если я приду на ее занятие прямо из чужой постели, мне легче на нее смотреть будет.
– И что, легче? – Ленский иронично улыбнулся.
– Нет, конечно, – тихо ответил Силич, – только еще гаже на душе становилось. Лишь одно неоспоримое приобретение осталось у меня от всего этого – на английском разговаривать я стал, как на своем родном.
– И о Цицероне с Талейраном узнал, – добавил Ленский, потягивая коньяк.
– И о них узнал, – кивнул головой рассказчик. – Не торопи