и обида, и ревность бушуют. Только теперь они еще и в злость перетекли. Вспоминать стыдно. Сейчас понимаю: вел себя, как самый настоящий палач, как сволочь последняя.
Не удержался я, спросил-таки об Илье Зарецком. Спросил, и из души моментально все вон вылетело, и злость моя, и обида, и ревность. Ничего не осталось, пустота одна. И тишина. И в этой тишине слова ее. Какой-то новый голос, незнакомый, надтреснутый. «Да, я была с ним».
Больше ничего можно было не говорить. Слишком хорошо она знала и понимала все. А вот того, что сделал потом, я себе не прощу никогда. Умирать буду, и вспомню. Перед тем, как уйти, я перед ней фотографии положил. И ушел…
– Но на этом история не закончилась? – Ленский смотрел на застывшее болью лицо друга.
Силич покачал головой.
– Нет, не закончилась. Отравилась она в тот же день, таблеток наглоталась. Не помню, не знаю как, но нашли ее, откачали. Кто мне это рассказал, тоже не помню. Пьян я был все время, словно из тумана люди ко мне выплывали.
Приехал я в клинику, с кем-то приехал, а с кем – опять-таки не помню. Все незнакомое, холодное, чужое. И ее лицо, неестественно какое-то, серое, пепельное, почти одного цвета с подушкой.
Я подойти хотел, поцеловать, но вдруг глаза, черные, безумные мелькнули передо мной, я почувствовал удар, потом еще удар… Я плакал, не от боли плакал, я просил, чтобы меня к ней пропустили, но кто-то оттолкнул меня, вытащил из палаты, и дверь, как ледяная плоскость, отрезала мне вход в ее мир. Больше ничего не помню, память – как стерли…
– А бил тебя кто? – спросил Ленский.
– Муж ее, – Силич дернул щекой, осклабился. – Увидел меня и давай кулаками махать. Наверно, все-таки, любил он ее. Как думаешь? Потом она в психушке лечилась, дальше – все, как у стандартного советского самоубийцы-неудачника. В конце концов, написала она, говорят, по собственному, и больше я ее не видел.
– Печально, – проговорил Ленский, глядя на гирлянды позолоты за окном.
– Да… Печально, – рассеянно согласился Силич. – Я здорово струсил тогда, Женя, но тесть обещал замять, если что-нибудь выплывет. Но не выплыло ничего, Света моя без записки все сделала.
Хотя, шила в мешке не утаишь. Друзья от меня отвернулись, не то, чтобы не разговаривали, а как будто чужие стали. Разговор обрывали, когда я подходил, встреч избегали. Тренер косо стал посматривать. Постоянно шушукался кто-то за спиной, везде на взгляды изучающие натыкался. Невмоготу мне стало.
Тесть, когда я к нему пришел, удивление разыграл даже, дескать, не ожидал, что я так скоро управлюсь. Скотина. Мы с ним жестко тогда схлестнулись, но я и эту партию проиграл. Конечно, вся эта затея с гордостью моей, с независимостью с самого начало была обречена. Я, ведь, самого себя тогда быстро раскусил. Какой с меня боец? Единожды солгавши…
Я и тестя прессануть хотел, чтобы себя в этой ситуации обелить. Будто бы вся эта история – его рук дело. Да не тут-то было. Крученый он был,