«театр Станиславского», Алексеева-Станиславского, где работали за копейки, но готовы были жизнь отдать театру, где актеры – как семья, овеянная энтузиазмом, без зависти и ревности, где личность театральная, статист ты или премьер, поставлена была на большую нравственную, культурную, эстетическую высоту. Интеллигентность, образование и ум характерны были для этих актеров, как и для умниц с Высших женских курсов. Театр все больше становился кафедрой и храмом, без ресторанной распущенности. Это не нравилось «саврасам без узды»: не звенели бутылки, не лилось рекой шампанское, алкогольный чад мало кого увлекал – на сцену хотелось выходить здравым, чистым телом и душой.
Лиду Мизинову захватила эта новая театральная волна. Она давно и втайне мечтала о сцене. И обстоятельства способствовали. Мать – музыкантша, знаток искусства, учила дочь петь, играть, а красотой, живостью, пластикой одарила ее природа. Она уже не смущалась недостатками, которые видела в себе. Они как бы стали достоинствами: хор поклонников, почитателей, влюбленных ее в том убеждал. Но вот позади «Общество искусства и литературы», драматический класс режиссера и драматурга Александра Филипповича Федотова, полный провал на сцене частного Пушкинского театра, где она выступала с дебютом в пьесе Гнедича «Горящие письма», преподавание в гимназии, частные уроки французского языка – «вы, девицы, способны только на то, чтобы давать грошовые уроки и учиться у Федотова глупостям. Я написал Вам длинное, ругательное письмо, но раздумал посылать его. Зачем? Вас не проймешь, а только расстроишь Вам нервы», – писал ей Антон Павлович, Она идет служить в Московскую городскую думу – Чехов зовет ее «думским писцом»; потом берется за переводы с немецкого. Но неусыпное око Чехова снова замечает ее лень и беспорядочность: «Вы отдали перевод пьесы немке? Представьте, я ожидал этого. У Вас совсем нет потребности к правильному труду. Потому-то вы больны, киснете, ревете… В другой раз не злите меня Вашею ленью, и, пожалуйста, не вздумайте оправдываться! Где речь идет о срочной работе и о данном слове, там я не принимаю никаких оправданий. Не принимаю и не понимаю их!»
Она злится и обижается – он строг не по праву влюбленного мужчины. А он влюблен – и она это знает. Потому интригует его тайной какого-то нового, главного для нее дела. «Да нет у вас никакого дела!» – заявляет он. И резко, ничего не угадывая в женщине, хотя писал о них так много: о курсистках, вдовах, дамах, женах, барышнях, институтках, загадочных натурах, синих чулках, – заключает: «Было бы, незачем было бы держать его в тайне».
Тайна была и дело было, и касалось оно их отношений с Антоном Павловичем. Она им – делом – серьезно занималась. Она предложила Чехову уехать в путешествие по Крыму и Кавказу. Маршрут разработала: Москва – Севастополь – Батум – Тифлис – Военно-Грузинская дорога – Владикавказ – Минеральные воды – Москва. Домашним сказала о «даме», с которой едет, о здоровье и усталости. Антон Павлович предупрежден: места их будут в разных