и вовсе не знал. А присутствие облаченного в нежный шелк существа, источающего дивное розовое благоухание, сердило его и притупляло ум. А он… кто он? Тварь ничтожная, чей разум состоит лишь из нехитрого механизма природных инстинктов!
Михаль был по-прежнему мало разговорчив, точнее сказать, он проглотил язык и в оцепенении не мог молвить и звука, но Мадлен не оставляла попыток расположить его к беседе. Она прохихикала в ладошку и ласково потеребила его затылок. Волосы Михаля были точно такими же светлыми, как ее, и задорно вились. Молодой послушник коротко стриг их, но за время путешествия они отросли, и видом своим он напоминал Амура.
Мадлен неловко пошутила на этот счет, осведомившись, не бросил ли ее брат затею с бенедиктинцами и не нашел ли свою Психею? Не обратив внимания на возмущенный возглас в ответ, принялась вспоминать детство. Она щебетала, словно птичка, смеялась, рассказывала о том, что происходило в Гоще, в то время, когда он и отец покинули дом. Сердце Михаля постепенно оттаивало. Ее нежный грудной голосок действовал, точно чарующая музыка, точно звуки арфы или кифары, гипнотизировал, подчиняя его волю.
– Печали нашей матушки и тетки Агнешки не было конца. Должно быть, тоска сократила ее дни, сожгла изнутри. А матушка… Уже в монастыре я узнала, что она замуровала себя в одной из комнат западной башни. Ты помнишь, как там всегда было холодно, как ветер гудел в щелях? Старый Анжей не умеет писать и читать. Поэтому с тех пор нет никаких новостей, – внезапно погрустнев, проговорила она. – А отец перед отъездом, нашел возможность повидать лишь тебя.
– Он не побывал в Гоще? – притворившись удивленным, воскликнул Михаль, хотя прекрасно знал об этом лучше других.
– Михаль – «подобный Богу». Наш батюшка дал тебе это имя, как символ тех проповедей и того учения, что составляли его существование. – Мадлен опустила голову, немного подумала и достала из небольшого украшенного золотой тесьмой кошеля стопку конвертов. – Он писал матушке, но она почему-то предпочла пересылать его письма мне. Увы, от себя с тех пор ни строчки… Я перечитывала по нескольку раз каждое письмо… Наш батюшка был титаном медицины, я восхищаюсь его гением. Как жаль, что его уже нет…
Михаль впервые посмотрел на нее открыто и в мыслях воскрес образ этого безумного старика (отчего старика? ему ведь не было и сорока!), лекаря в черных одеждах, с узким серым лицом, из-под тяжелых лиловых век лучился взор синих как небо глаз… «У Магдалены его взгляд», – подумал Михаль.
– Он надеялся убежать от неудач и вечных преследований, – продолжала она. – Новый Свет был для него во всех отношениях новым светом. Он желал одного – сызнова начать поиски на землях, где нет черных предрассудков и никчемных запретов, которые, в конечном счете, превратят нас в диких зверей. Запреты не есть истина. Сколько умов, призванных Господом сделать нашу жизнь лучше и прекрасней, истлели на кострах поборников и законописцев Господа, который, однако, призывал нас к любви. Наш отец чудом избежал