вопросом на вопрос парировал Жиган. – Меня Тимофеем зовут.
– Я знаю, – кивнула Аглая, беря мужчину под руку, чего от явно не ожидал и удивленно посмотрел на нее. – Спрашивала, кто мне по улице ходить мешает.
– Бес попутал, – пожал могучими плечами тот, уводя девушку под руку.
– Я помню, – улыбнулась та. – Зла не держу.
– Простила?
– А то, – рассмеялась Аглая и, подмигнув Тимофею, добавила полушепотом. – Больно красивый. Сразу понравился…
В центре жилого двора Таганки между двух столбов растянулось полотно волейбольной сетки. Пятеро девчонок отважно сражались против тройки шустрых пацанов, с криками перебрасывая старый потертый мяч друг другу и через сетку на сторону спортивного противника. Здесь же невдалеке мужики грохотали о дощатый стол костями домино, из-под полы потягивая пенное пиво. Небольшая стайка мальчишек помладше, которых не брали играть в волейбол, вилась около толстого дядьки, ковыряющегося под капотом личного автомобиля. Пара подруг-пенсионерок уютно устроилась в тенечке на давно облюбованной ими скамейке, откуда открывался панорамный вид на весь двор.
Завсегдатаи наблюдательного дворового поста, насмешливо прозванные ребятней «Таганскими церберами общественной морали», с утра до ночи сидели на скамейке. Местный участковый, старшина Плевок, изредка обходил дворы, где и не требовалось проводить дополнительных бесед с общественностью. Большую часть времени он отсиживался в кабинете, где мог совершенно беззаботно спать, читать газеты или слушать радиоприемник. На примере Инессы Евлампьевны и Виолеты Пантелемоновны, в каждом дворе были какие-нибудь пенсионерки, которые вместо участкового зорко блюдили за правонарушениями общественного порядка, по собственной воле и от нечего делать охотно сотрудничая с органами. Без их ведома не то, что чужой человек, а мышь не могла проскочить незамеченной.
В этот день пенсионерки, как обычно, заняли свой пост, обсуждая детали личной жизни соседей.
– Ты слыхала, Пантелемоновна, – сказала Инесса Евлампьевна, подпирая дряблую щеку сухим морщинистым кулаком. – Тамарка-то, что из пятой квартиры хахаля завела.
– Дело молодое, Евлампьевна, – неохотно отозвалась подруга. – Мужа ейного уж поди, как десять лет нет. В самом конце войны убило… Хороший мужик был, царствие небесное.
– А хахаль-то ейный – физкультурник со школы, где моя Настасья учится, – не унималась Инесса Евлампьевна. – Срам! Прости Господи!
– Так что с того? – пожала плечами Виолета Пантелемоновна. – Тамарка – завмаг обувного, что в Петровском Пассаже. Зарабатывает-поди хорошо. Может себе нахлебника завести.
– А дочь ейная, Ирка-то! Как ей, дитя неразумному, на срам этот смотреть? Чему такая мать научит?
– Брось, Евлампьевна! Научит себя любить.
Внимание пенсионерок неожиданно привлекла незнакомая молодая женщина, вбежавшая во двор и всем своим видом выражающая волнение в поиске кого-то или чего-то.