Раскрутился потихоньку. Деньги начал даже уже зарабатывать. Вот присматриваюсь в нашем городе, где бы филиал открыть. А больше ничего интересного. Лучше скажи, сама как? За кем замужем? Я его знаю?
– Я не замужем, – голос у нее был совершенно спокоен.
– А… дети есть?
Она опять покачала головой.
– Я не была замужем.
Я замер. Она, словно не заметив это, пошла дальше и вдруг заторопилась.
– Все, Пашенька, не могу больше болтать, опаздываю. Даст бог, еще свидимся.
И побежала по аллее так, как бегала раньше в школе – легко, изящно и невесомо. И уже почти скрывшись на повороте, танцуя, провернулась, улыбнулась мне и звонко прокричала, помахав рукой:
– Передавай привет жене!
Ее слова больно задели меня. Женат я не был. Значит, обо мне она у одноклассников не спрашивала. Ладно, я не интересовался. Боль и гордость не позволяли. Ее же незнание просто кричало об ее равнодушии ко мне. Если бы мне было семнадцать, я бы отвернулся и, умирая от обиды, уехал из родного города. Но я уже был значительно старше. Я знал, что уход мне не поможет. Ожившие воспоминания о ней, а также воспоминания об этой встрече снова занозами будут сидеть в моем сердце. А значит, нужно хотя бы попытаться…
Как и во времена моего детства, школьный двор с самого утра был забит малышней, играющей в футбол. Свистом я подозвал детвору, вывалил на траву свою нелегкую ношу и вручил каждому по монетке. Они меня не подвели. Когда Оля подходила к музыкальной школе, вся аллея от ограды и до ступенек уже была засыпана белыми розами. Она недоуменно оглядывалась по сторонам, как, впрочем, и шушукающиеся стайки школьников. И лишь увидев меня на ступеньках школы, она все поняла. Ее лицо запылало. Взметнулся детский смех. Я, не дожидаясь, пока стыд переплавится в негодование, а ситуация станет не романтической, а комической, подбежал к ней, опустился на колено и молча протянул ей открытую коробочку. В коробочке лежало колечко с бликующим на солнце бриллиантом. Все замерло и стихло, словно уши мои забила вата. Поднять голову было трудно. Еще труднее было прошептать предложение. Своих слов я не расслышал. Я даже не понял, сумел я их произнести или нет. Лишь увидев в ее глазах и в уголках губ зарождающуюся улыбку и помахивающую ладошку, прогоняющую жар со щек, я смог дышать, и тогда шум школьного двора волной накрыл меня.
Белоснежная постель… Белоснежное платье и прозрачные трусики, небрежно брошенные на кресло… Шелк волос, разметавшихся на подушке… Белое золото возбужденно вздымающегося животика… Медленно тающий след резинки… Золотое колечко, блеснувшее на пальчике…
Зрачки ее дрожали. В них была бесшабашная смелость бросающегося в прорубь и веселье опьяненного праздником танцора. Испуганное предвкушение и растерянная обреченность. В них было столько эмоций, которых там не должно было быть, что я растерялся. В ее глазах плескалось все. Там не было лишь одного. В ее глазах не было равнодушия.
Несмотря на слепящую наготу, она казалась такой же недоступной,