о нем позаботились… – она перебирала самодельную лестовку, – дядя Джон тоже жив, я знаю… – Маша напоминала себе, что обязана найти семью:
– У меня есть брат по матери, брат по отцу, есть кузены. Я должна вырваться из СССР… – о Журавлевых она не думала:
– Они мне не родители, – Маша закрыла глаза, – только по Марте я скучаю. Бедная Марта, она вырастет с бесовскими игрищами, с комсомолом и партией, нашим рулевым… – Маше было противно даже думать о таком:
– Все они антихристы, как Горский, как его внук… – вспоминая Сашу, она боролась с тошнотой, – Господь их накажет… – в окошко комнатки светила яркая луна. Ночи были морозными, по небу неслись рваные клочья туч. Маша поворочалась:
– Опять холодно, как в моей келье. Но буржуйка весь день топилась, почему так зябко… – на нее пахнуло сыростью, вокруг царила чернота:
– Еще немного, немного… – ноги не слушались, она ползла, помогая себе руками, – надо вырваться из-под земли, выйти на волю. Отец меня ждет, он спасет меня… – над головой засвистели выстрелы, Маша сжалась в комочек:
– Ползи, – велела себе она, – тебе нельзя здесь оставаться… – пошарив впереди, она натолкнулась на крепкую руку:
– Это не мой папа… – девушка ощупала ладонь, – кто-то другой. Откуда я его знаю… – среди свиста пуль она разобрала жалобный плач младенца:
– Что это за дитя… – успела удивиться она, – разве у меня может быть ребенок… – рука исчезла, все стихло. Маша задремала, свернувшись клубочком под пальто и вытертым одеялом матушки Пелагии. Луна освещала блестящие дорожки слез на лице девушки.
Все охраняемые палаты в закрытом отделении трешки, как звали в Новосибирске третью городскую психиатрическую больницу, были заняты.
Десять лет назад госпиталь переехал в новое, вернее, старое здание бывших Красных Казарм. Комплекс возвели в начале века для временного размещения войск, перебрасываемых на Дальний Восток. После революции в казармах разместили инфекционную больницу. У входа в главное здание на бронзовой табличке виднелся строгий профиль в буденовке:
– Здесь в январе 1920 года выступал на митинге соратник Ленина, член Сибревкома, стойкий борец за дело коммунизма, Александр Данилович Горский. В вестибюле висело привезенное из запасников недавно открывшейся картинной галереи парадное полотно: «Горский среди раненых красноармейцев». Александр Данилович, в небрежно наброшенной на широкие плечи кожанке, при маузере и гранатах, восседал за неизвестно как оказавшимся в больнице роялем. Судя по нотам «Интернационала» на инструменте, Горский вел спевку госпитального хора. Изображенное на холсте единственное просторное помещение комплекса, бывшую казарменную церковь, сейчас занимал зал заседаний больницы.
На острове Возрождения Светлана Алишеровна отвыкла от тесных каморок, куда обычно рассовывали психически неполноценных людей. В ее отделении все палаты были площадью