поместье на берегу океана. Медея, со свойственным ей хитроумием, попыталась утопить мою просьбу в ничего не значащих обещаниях, однако я быстро её раскусила – на самом деле «подруга» хотела сперва связаться с Корнелием, дабы испросить его указаний насчет меня и моей просьбы, – и поставила её перед выбором: «Либо ты мне помогаешь сейчас, либо не жди от меня дружбы!»
Она тоже хорошо меня знала, недаром мы «дружили» двенадцать лет. Она представила, какие неприятности смогу ей причинить, когда стану первым министром. Хотя за минувшие два месяца Медея показала себя умной наместницей, ей было кого опасаться: очень многие влиятельные силы в Илифии до сих пор не жаловали «выскочку»; впрочем, даже если бы её превозносили как святую, я обязательно нашла бы крохотное пятнышко на белой тунике, немного постаралась бы, и туника бы белой никому не показалась.
Итак, Медея сочла за меньшее из зол исполнить мою просьбу, и уже к концу дня двадцать шестого марта я стала владелицей богатейшего поместья на берегу океана, и не где-нибудь, а в ста пятидесяти гермах к северу от Гелиополя, в лучшем районе «золотой провинции». Поместье стоило миллион империалов; разумеется, с собой у меня не было, да и не могло быть такой гигантской суммы, и Имперский Банк в Темисии не успел бы выдать мне её, поэтому я снова надавила на Медею и заставила «подругу», в свою очередь, надавить на гелиопольских банкиров. Они не стали прекословить своей архонтессе и «с превеликой радостью» ссудили мне залог.
А двадцать восьмого марта один из нанятых мною рабов вручил князю Марсию Милиссину моё письмо. В нем я звала любимого в солнечную Илифию, молила всё забыть и начать нашу с ним жизнь с чистого листа; а заключила я письмо такими словами: «Если тебе, возлюбленный мой Марс, я не мила, если меня ты бросишь, как возгордившийся Тесей оставил Ариадну, то я, подобно Ариадне, женою бога стану, недостижимой ни тебе, ни прочим смертным!»
Я понимала, что Марса не проймет моя туманная угроза; для разъяснения её я и наняла рабов, которым верит он: эти рабы ему докажут, что я в страданиях любви неразделенной и в искупление своих ошибок намерена пожертвовать собой.
Да-а, поневоле пришлось составить драму, достойную пера Эсхила с Еврипидом!
Рабы отлично постарались: рано утром тридцатого марта, в день своего тридцатилетия, вместо того чтобы принимать поздравления, Марс примчался ко мне.
С ним, к сожалению, примчалась Медея. Выглядела она насмерть перепуганной, ещё страшнее Марса, и я могла понять её: если я уйду из жизни на вверенной ей земле, Корнелий в отместку её, Медею, превратит в ничто. Одним словом, бедняжка: неужели ей до конца жизни суждено лавировать между нами, как между Сциллой и Харибдой? «К сожалению» – потому что Медея слишком хорошо знала меня, знала мою волю к жизни, знала, что не отыщется причины, по которой я могла бы малодушно променять мир света, власти и любви на тусклое царство Прозерпины.
Поэтому