мог не поздравить, – сказал он, протягивая букет.
– Меня всю переполняет. – Ксения приняла цветы. – А поделиться не с кем. Мэри мне не подруга. А брат… Брат по-прежнему считает меня малышкой. Только вы здесь друг, мой единственный друг. – Она чмокнула Разруляева в щеку. – Только вам могу открыться.
– Весь во внимании, – сказал он, не в силах справиться с душившим волнением.
Сейчас судьба его решится. Что скажут эти восхитительные уста?
– Помните, мы обсуждали любовь? Что ее не бывает. Что любовь – мираж, фикция, выдумка писателей. Петрарка совсем не знал Лауру, за всю жизнь не обмолвился с ней ни единым словом. А Данте с Беатриче?
– Как же, как же, помню я эти рассуждения, конечно, помню, – обрадовался Разруляев. – Все эти авторы любили придуманный ими образ, а вовсе не живых женщин.
Сергей Осипович потратил много времени, чтобы внушить Ксении, что любви не существует. Потому что ничем привлечь юную барышню не мог: ни красотой, ни молодостью, ни богатством, ни положением в обществе. Знаменитую пушкинскую фразу: «Привычка свыше нам дана, замена счастию она» он повторял Ксении неустанно. А вдруг и она привыкнет к нему?
– А помните разговор про Джульетту? – продолжила мысль Ксения.
– Как не помнить? Вы обозвали ее… язык не поворачивается повторить.
– …сучкой в разводке[4], запах которой привлек кобеля Ромео. А вы покраснели. Да-да, будто институтка. Представить не могли, что знаю подобные слова. Так вот, Сергей Осипович. Мы ошибались. Любовь существует. Два взгляда встречаются, и все, взрыв. Весь остальной мир исчезает. Остаемся только Мы. Я и Он, что рождены друг для друга.
– И кто этот Он? – уточнил с придыханием Разруляев.
Но и сам уже догадался.
– Конечно, Гуравицкий! Я влюблена, Сергей Осипович, понимаете? Влю-бле-на. Так поздравьте, порадуйтесь за меня. И советую, нет, умоляю, поверьте в любовь. И тогда однажды, надеюсь и желаю, она посетит и вас.
Сердце Сергея Осиповича болезненно сжалось. Жизнь его была окончена. Всего каких-то пять минут назад он был полон надежд. И вот они растаяли «как сон, как утренний туман». И колени вдруг заболели. Покойный отец тоже ими мучился перед смертью. Значит, и у него она не за горами. И вправду, зачем теперь жить?
– Скажите, только честно, Андрей вам понравился? Да или нет? Только честно. Почему, почему молчите? А-а-а… Понимаю. Гуравицкий накинулся на вас. Так несправедливо. Простите, простите его, заклинаю. Не со зла, из-за любви. Сильно за меня перепугался. Ведь это немыслимо, встретить наконец свою единственную и сразу потерять.
Перед глазами Сергея Осиповича летали предметы, звучал рояль, пел баритон. Вероятно, он сходил с ума.
В лазурные очи твои
Всю пылкость, все страсти души
Так сильно они выражают,
Как слово не выразит их.
И сердце трепещет невольно
При виде тебя![5]
– Чу, слышите? – спросила Ксения, прижав палец к пухлым губам. – Это Гуравицкий.