что он вообще не был внутренне религиозен, он вероятно под влиянием окружающих условий принял обрядность христианства (так надо полагать), но оставался язычником, не будучи в то же время рьяным защитником последнего (что несомненно сказалось бы). Он не был воинствующим язычником, отстаивающим с упорством старые обрядности, старые устои, не был врагом христианству – он попросту имел свою собственную религию, которую он предпочитал и формальному христианству, и формальному язычеству. Он обожествлял природу и жил ею.
Это замечательнейшая черта духовного развития в XII веке, на которую никто до сих пор не обращал внимания – он не был ни христианином, ни двоевером, ни даже язычником в строгом понимании этого слова, – он был сам по себе. Несомненно, что он не был одинок в таких представлениях и что он отражал суть и содержание того язычества, которое исповедывали наши в достаточной мере уже культурные предки.
Несомненно, однако, что большинство русичей того времени уже твердо стояли на почве христианства (дурно ли или хорошо это – судить не здесь и не нам). Хотя отголоски язычества или, вернее, знаки не полного подчинения христианству и были налицо, примат христианства был бесспорен.
Таким отголоском являлись хотя бы имена: хотя Игорь в крещении был Георгий, для всех он был Игорем, сын его был крещен Петром, но знался всеми Владимиром, даже юная жена Владимира Игоревича, половчанка, была крещена и получила имя… Свободы! (в честь, очевидно, освобождения Владимира из плена).
Не подлежит никакому сомнению, однако, что Игорь и другие князья и русичи вообще были большими христианами, чем это изобразило «Слово».
Все, что мы знаем о князьях, и знаем достоверно, говорит за то, что они были людьми религиозными: строили церкви, монастыри, жертвовали на церковь, покровительствовали духовенству и т. д.
Поэтому разговор Игоря с рекой Донцом малоправдоподобен – это только преломление событий в голове язычески мыслящего автора «Слова». Исторически гораздо более верна деталь, что Игорь благодарил Бота за свое спасение а церкви Богородицы Пирогощей («Нерушимая Стена»).
Характерно, что согласно «Слову» Игорь перед бегством не молится, тогда как летопись говорит, что, узнав о том, что Овлур уже ждет его, Игорь встал «ужасен и трепетен, и поклонился образу Божию и кресту честному… и возмя на ся крест, икону, и подойма стену и лезе вон»…
Конечно, эти данные летописи столь же малодостоверны, как и беседа Игоря с Донцом, но психологически летописный рассказ более правдоподобен.
Как-никак, а Игорь, убегая, рисковал своей головой, поэтому молитва, будь то языческая или христианская, более правдоподобна.
В этом отношении, как и вообще по отношению к христианству, нам кажется, автор «Слова» погрешил против истины: русичи были более христиански настроены. Зато его ошибка бросает яркий свет на его личность, кто он был по религиозным убеждениям, к какому слою населения он принадлежал. Наиболее язычески настроенные» слоем населения могли быть только песенники, корнями