или услышала свой собственный голос и впилась ногтями в руку, державшую меня за волосы, выворачивалась, оказалась почему-то на животе… еще чья-то рука схватила меня за волосы… помочь пришли, сволочи. Земля и сосновые иглы лезли в рот, я отбивалась изо всех сил, пока они не заломили мне руки за спину и связали.
– Замри, сикуха.
Чьи-то руки содрали с меня брюки и трусы, грубо, царапая ногтями, как сдирают кору с дерева, как будто боль не имеет никакого значения, словно я не живая, манекен в витрине, запихали мне что-то в задний проход, даже не раздвинули попу, сволочи, запихали что-то острое и шершавое… я надеялась только, что не порвут там ничего.
В глазах потемнело от боли. Когда зрение вернулось, я увидела брата. Он скорчился на тропинке, в пяти метрах от меня, изо рта, носа и ушей торчала трава. Похож на какое-то нелепое огородное пугало.
– А теперь накорми сестренку. Поделись с ней свежим сеном. Надо же ее как-то наградить за то, что она обещает больше не стучать. А потом пусть идет. Ты-то пока останешься с нами. С тобой мы еще не разобрались.
Предводитель явился. Герард. Откуда он взялся? Только что его не было, он словно материализовался. Стоит между деревьев, в расстегнутой кожаной куртке, шнурки у кроссовок болтаются, стоит и улыбается своей сволочной улыбкой. Брата подтащили ко мне. Я так и лежала на животе со связанными за спиной руками и с какой-то дрянью в заднице. Он зажмурился и опустился на колени.
– Все будет хорошо, – крикнула я Роберту. – Обещаю. Делай, что они говорят…
Я с трудом, выламывая шею, посмотрела на Герарда:
– Как-то ведь можно договориться?
– Что-то я плохо слышу… что ты там бормочешь?
– Говорю, можно же договориться… чтобы вы его отпустили.
– Все равно не слышу. Говори громче.
– Сколько ты хочешь? Я достану деньги.
Он прикурил сигарету и выпустил дым через нос, как два серых бивня.
– Это зависит… во сколько ты оцениваешь брата. Назови разумную цену. Полторы тысячи?
– Получишь сколько захочешь. Только оставь его в покое.
– Честно говоря, не думаю, чтобы он стоил полторы тысячи. Можешь поторговаться. Скажем так: девятьсот. Или тысячу. И свободен. До конца полугодия. Вопрос только – когда ты заплатишь?
Я уже не могла говорить, голос не слушался, смотрела в землю на опавшие листья и серо-сизый мох… совсем близко, прямо под носом.
– Я правильно слышал? Неделя? Вот и договорились. В следующую пятницу. А потом он мой. Не то чтобы… ну, вроде залога.
– Дожуй сено, – прошипел Педер, – и сеструху накорми, не видишь, она проголодалась. Давай, давай, недоносок!
По щекам брата текли слезы. Он неуверенно протянул мне руку с травой, не открывая глаз. Но я-то, я… я не сомневалась ни секунды. Мы можем откупиться, они оставят нас в покое… на какое-то время. И я прижала к себе его руку и покорно, как лошадь, начала жевать траву и сухую хвою из рук своего любимого брата.
Солнце уже опускалось, через пару часов стемнеет – и море сольется с небом. На траве сушатся