падение, которое к тому времени закончилось. Он перевернулся на живот. Тяжело, задом вверх, опираясь на ноги и руки, поднял себя, выпрямился. Секундочку постоял, посмотрел на деньги в руке, обвёл всех потрясённым взглядом и, волоча всё ещё нетвёрдые ноги, прошёл сквозь толпу – надо думать, что пошёл домой: в том направлении он обычно уходил после школы.
Мы постояли, наблюдая, как он удаляется, и стали расходиться с таким чувством, словно оказались свидетелями настоящего несчастного случая или серьёзного происшествия.
В тот день Романа Садова больше не видели.
Его портфель, с разомкнувшимся замком и высыпавшимися книгами, лежал позабытым под лестницей, – по-видимому, его кто-то туда отфутболил, негодуя, что этот грязнуля Садов привлёк к себе всеобщее внимание таким изощрённым образом, умудрился отчубучить такой замысловатый номер!
Глава пятая
Обозько всё сидел и курил огромную сигару. Я же свою отложил, более не в силах сносить дыма, скребущего горло, обжигающего лёгкие, – аккуратно растолок горячий кончик в хрустальной пепельнице.
В детстве мы с ним не были близки: учился Обозько в параллельном классе, и по-настоящему наши пути ни разу не пересекались. Но мы хорошо знали друг друга в лицо. А общий город, один год рождения, соседние классы, одна школа, общие знакомые – нас объединяли и роднили.
Перипетии той давней сутолоки вокруг царских денег не преминули коснуться и Обозько. Ему тоже – через пятые руки – достались две купюры. Они долго хранились у него в укромном месте, так же как у меня. Мы доставали их и с воодушевлением рассматривали – изумлялись старому казначейскому билету.
– Да-а, – протянул Обозько, – знавал и я заботу доброй, несчастной Фроси. Несмотря на то, что наш дом был далековато от вашего, бывало, что и мы промышляли мелкими издёвками и насмешками над этой бабулькой. – Он жевал кончик сигары. – Хотя она была не так уж стара. А? – Вскинувшись, дёрнув головой, добавил он, обратившись ко мне.
– Пожалуй. Под шестой десяток, никак не больше.
– Вот что с людьми делает жизнь… а мы ведь думали, что она полоумная старушенция. Ей от нас порой доставалось. Но она нам всё прощала, а может, так скоро забывала… и всё норовила накормить нас пирогами или зазвать на чай с вареньем, а то совала какие-то шапочки, варежки, шарфики. Помнишь?
– Я долго носил зелёную спортивную шапку, ею связанную. Мать настаивала, чтобы я надевал её, чтобы порадовать добрую Фросю. Ефросинью.
Наконец Обозько отложил сигару и занялся приготовлением напитка, который он назвал «Оранжерея», и обронил ненароком куда-то в сторону, в пространство:
– Ты всерьёз вздумал взяться за случай с Романом Садовым? Ты хочешь основательно покопошить-пошуровать в нашем гнезде?
Он резал грейпфрут и на меня не смотрел.
– А что, у вас, действительно, гнездо?
Он исподлобья воззрился на меня. Его игривые глазки усмехались – в их коричневой глубине не ощущалось