задушен: отец не сумел легитимировать наследника. Или не захотел: после нас хоть потоп. Или наследник был Копенгаген, но не компетентен. Губерния пишет и пляшет, а корона кочует с головы на башку, с башки на голову, набивая шишки на затылках и сливая кровь из кадыков. Есть двадцать пять тысяч сестерциев – покупай и носи гордо. И диадему, и красный лоскут из нескромного неситца. Сенатор Юлиан так и сделал – прогадал и лишился головы-башки, диадема требовала подпитки золотом ежедневно, дефицит бюджета преторианцы не прощали, корона от очередного неудачника отползла, даже не испачкав краешка одежды.
– Держитесь друг друга, платите солдатам и забудьте об остальных, – предсмертный вопль одного из римских владык своим детям. Так умирал римский император Семптимий Север: своим – всё, иным – всё остальное. Надел пурпур – не торопись в него окраситься.
Хоть и рынок, с лихвой покрытый золотой ликвидностью, но диадему всё равно отымут, не в свои сани не садись. Или не рынок, а восточный базар? В Риме было уже чересчур много Востока: количество должно было когда-нибудь незаметно перетечь в другое качество. К тому же есть более мощный рынок – насилия и оружия – почти однофакторное распределение, метод максимального правдоподобия: Гаусс и Лаплас, ещё не родившись, без напряжения, но усилием и триумфом воли рулили римской короной глубоким знанием предмета. Нет хороших институтов – иной рынок (а те – далече).
От седоков под диадему десятилетиями отбоя не было. Водрузил корону на затылок – и нет ни затылка, ни головы, ни башки, ни короны, и набитая шишка не болит. Вернее, диадема уже успела перекочевать на другое чело, которое пока не отделено от туловища бесстрастным режущим металлом: для такого дела даже затачивать лезвия нет нужды. Но лучше сесть на само чело, на которое уже водружена диадема, хоть и неудобно пятой точке – зубья покалывают, пусть даже у римских диадем и нет зубьев.
Списки бенефициаров и величайших менялись среднестатистически с быстротой каждые три года, каждые предыдущие (и списки, и годы) – как отходы жизнедеятельности выбрасывались на помойку, для будущих археологов и историков: эти будут откапывать и чтить культурные слои, ассенизаторы. И так – лет пятьдесят в империи, единой и неделимой. Пустошей всё больше, крестьян-трудяг – всё меньше, а преторианцы и легионеры хотят оплаты, золота, серебра, толстого слоя шоколада, хотя бы меди и сытной еды с хлебом, ибо зрелища, как победы и поражения, прекрасно умеют добывать себе сами, вот нелюди безыдейные!
За пятьдесят лет от Александра Севера до Диоклетиана единственный случай проявления подлинной демократии: избрание императора одновременно Сенатом и армейскими легионами – Валериана. Но он же стал и позором Рима. Войско Валериана окружено вражинами в Эдессе, разбито, и десятки тысяч гордых римлян вместе с императором уведены Царём царей в персидский плен. Римский безродный император на коленях ползает перед породистым самовлюблённым Сасанидом