.

музыки, и без грома рукоплесканий?

      – Пустое, пустое! Где найти мне лучшую публику? Вы поэт, вы поймете меня лучше их, и ваше тихое ободрение дороже мне целой бури рукоплесканий… Садитесь где-нибудь и задайте мне тему.

      Чарский сел на чемодане (из двух стульев, находившихся в тесной конурке, один был сломан, другой завален бумагами и бельем). Импровизатор взял со стола гитару – и стал перед Чарским, перебирая струны костливыми пальцами и ожидая его заказа.

      – Вот вам тема, – сказал ему Чарский: – поэт сам избирает предметы для своих песен; толпа не имеет права управлять его вдохновением.

      Глаза итальянца засверкали, он взял несколько аккордов, гордо поднял голову, и пылкие строфы, выражение мгновенного чувства, стройно излетели из уст его… Вот они, вольно переданные одним из наших приятелей со слов, сохранившихся в памяти Чарского.

      Поэт идет – открыты вежды,

      Но он не видит никого;

      А между тем за край одежды

      Прохожий дергает его…

      «Скажи: зачем без цели бродишь?

      Едва достиг ты высоты,

      И вот уж долу взор низводишь

      И низойти стремишься ты.

      На стройный мир ты смотришь смутно;

      Бесплодный жар тебя томит;

      Предмет ничтожный поминутно

      Тебя тревожит и манит.

      Стремиться к небу должен гений,

      Обязан истинный поэт

      Для вдохновенных песнопений

      Избрать возвышенный предмет».

      – Зачем крутится ветр в овраге,

      Подъемлет лист и пыль несет,

      Когда корабль в недвижной влаге

      Его дыханья жадно ждет?

      Зачем от гор и мимо башен

      Летит орел, тяжел и страшен,

      На чахлый пень? Спроси его.

      Зачем арапа своего

      Младая любит Дездемона,

      Как месяц любит ночи мглу?

      Затем, что ветру и орлу

      И сердцу девы нет закона.

      Таков поэт: как Аквилон

      Что хочет, то и носит он —

      Орлу подобно, он летает

      И, не спросясь ни у кого,

      Как Дездемона избирает

      Кумир для сердца своего.

      Итальянец умолк… Чарский молчал, изумленный и растроганный.

      – Ну что? – спросил импровизатор.

      Чарский схватил его руку и сжал ее крепко.

      – Что? – спросил импровизатор. – Каково?

      – Удивительно, – отвечал поэт. – Как! Чужая мысль чуть коснулась вашего слуха, и уже стала вашею собственностию, как будто вы с нею носились, лелеяли, развивали ее беспрестанно. Итак для вас не существует ни труда, ни охлаждения, ни этого беспокойства, которое предшествует вдохновению?.. Удивительно, удивительно!..

      Импровизатор отвечал:

      – Всякий талант неизъясним. Каким образом ваятель в куске каррарского мрамора видит сокрытого Юпитера, и выводит его на свет, резцом и молотом раздробляя его оболочку? Почему мысль из головы поэта выходит уже вооруженная четырьмя рифмами размеренная стройными однообразными стопами? – Так никто, кроме самого импровизатора,