слова, что у тебя все равно будут в жизни пусть крошечные, но радостные моменты, – сказала Лера. – Уверена, не только одни лишь моменты…
– Да откуда, Лер? Не верю. Но и жить несчастной – нет у меня такого опыта, не умею. И нет ни сил, ни желания этому учиться…
– Знаешь, я уверена, что если человеку выпадает такое испытание, то и силы вынести его даются, – Лера высказывала вроде бы не новые, совсем не оригинальные мысли, но именно их хотелось сейчас слышать. Здесь они обретали понятный, верный смысл. Может, из-за близости загадочного дольмена. Лера правильно выбрала место для разговора. – Ника, ты постарайся, очень постарайся отпустить дочку, – Лера обняла меня за плечи. – Скажи ей, что любишь и будешь любить всегда, что ты благодарна за то, что она была рядом. Но отпусти ее. Это трудно, но необходимо. Тебе надо жить, а не доживать. Ты сможешь сделать еще очень много хорошего и для себя, и для людей, которые тебя любят. И помни: ты всегда можешь положиться на нас с Сеней. Не дай депрессии и унынию зацапать себя намертво. Я уверена, что Полинка не хотела бы, чтобы ты страдала и хоронила себя. Она видит тебя, и хочет, чтобы ты жила, была успешной, красивой, сильной женщиной, какой ты всегда и была.
Мы помолчали.
– Я как-то прочла притчу об унынии, – продолжила Лера. – Дьявол в аду решил показать свои «богатства» – кинжал зависти, стрелу ненависти, молоток гнева, капкан жадности, пузырь гордыни… Нацепил на них ценники. А отдельно лежал неказистый колышек уныния. И цена у этого колышка была в сто раз выше, чему у всех вместе взятых инструментов. На вопрос, почему так дорого стоит банальное уныние, дьявол ответил: «Этот инструмент действует, когда все остальные оказываются бессильными. И если мне удается вбить клин уныния в голову человека, то это открывает двери для всех остальных инструментов». Вот почему уныние церковь считает одним из семи смертных грехов, наравне даже с убийством, – заключила моя подруга.
Здесь, возле странного дольмена, в абсолютной тишине – даже птиц не слышно – в окружении гор, время текло как-то иначе. Или просто остановилось.
– Представляешь, сколько всего знает это странное каменное изваяние, скольких людей повидало и пережило за тысячелетия, – проговорила Лера. – И нас не будет, и тех, кто младше, уйдут и те, кто придет после них. А эти камни будут стоять… И горы. Мы, люди, просто песчинки, круги от капли на воде, которых эти глыбы и не замечают вовсе, как мы – муравьев под ногами. А мы, человеки, мним себя великими, столь многого требуем для себя от мира, чего-то доказываем, копошимся… А жизнь так коротка, что мы и понять в ней ничего не успеваем.
– Кажется, Раневская говорила: жизнь почти кончена, а я так и не узнала, что к чему…
Мы усмехнулись. Я подняла камешек (может, кусочек дольмена?), ощутила его тепло и засунула в карман джинсов. Сувенир от загадочного исполина.
А потом Лера и Сеня повели меня в соседнее село, к знакомой бабушке-художнице. Старушка радостно всплеснула руками, увидев гостей.
– Ивановна, – обратился к ней Сеня, – когда вы впервые взяли в руки