пап отказываться от своих дорогих сынков и дочек и определять их в эти детские новообразования. Приводились веские аргументы: у родителей освобождается время для работы, для отдыха, для самообразования, а государство берёт на себя обязательства вырастить и достойно воспитать их отпрысков. То есть коллективизация детей, воспитание подрастающего поколения отдельно от родителей, от семьи были возведены в ранг государственной политики. Призывы находили отклик у многих родителей. Эти учреждения (как их назвать – детские дома, интернаты или приюты?) были переполнены. Основной контингент – дети городских жителей.
Студенткой пединститута мне случилось быть на практике в одной из таких хрущёвских школ-интернатов. Её обитатели сильно отличались от обычных школьников: глазёнки потухшие, в них сквозила тоска, горечь утраты, какой-то недетский испуг и депрессия. Маленькие изгои. Когда мы приходили, детишки молча прижимались к нам и с недетской скорбью смотрели в наши в глаза, как бы спрашивая: «Где моя мама?» Конечно, во все времена бывают проблемные семьи, в которых ребёнку жить некомфортно. Но зачем же так огульно собирать всех в казармы? Если Н.С. Хрущёв решил сделать воспитание подрастающего поколения советских граждан безродительским, надо было сначала хотя бы создать для маленьких отказников достойные условия, комфортные для проживания, всестороннего развития и воспитания. Но даже самая лучшая, самая благоустроенная казарма никогда не сможет заменить родительский кров, семейный очаг. Потом эта кампания по переводу всех советских детей на казённое безродительское воспитание утихла, школы-интернаты снова стали обычными школами. Эксперимент прекратили. Но не с того ли приснопамятного хрущёвского времени остался синдром беспечного расставания родителей со своим дитём? Дурные примеры заразительны.
Младший брат мамы, Прокофий, был шустрый, любознательный, смекалистый, талантливый паренёк. В возрасте двенадцати-тринадцати лет ему уже доверяли ответственные коммунарные дела и спрашивали как со взрослого. Умело обращался с техникой, которая была в коммуне. Не могу не рассказать об одном эпизоде из жизни этой обездоленной, униженной семьи.
Прокофия определили работать на молотилке. Старая, изношенная машина сломалась. Председатель коммуны, по фамилии Нехорошев, обвинил подростка в поломке механизма, отстегал его принародно кнутом и запер в амбаре, который почему-то называли «лисий». Эта постройка была знаменита тем, что стояла в ней жуткая вонь. Смрадный запах был настолько концентрирован, что это место люди обходили стороной, чтобы уберечь себя от удушливого зловония. Двенадцатилетний мальчишка просидел под арестом почти сутки. Столько же времени просидела около амбара бабушка. К ночи она с трудом вымолила для своего сына «амнистию», он был выпущен на волю. Как он смог вынести столь долгое сидение в этой газовой камере, бабушка всю жизнь не могла уразуметь. Когда легли на землю густые сумерки, Прокофий сел на