семьях к женщине относились уважительно. Младшие члены семьи слушались старших беспрекословно, никогда не было ни склок, ни скандалов. Бабушка была в доме четвёртой невесткой. Здесь соблюдалась строгая традиция: невестки по очереди пекли хлеб. Узнав об этом, молодка закручинилась – ставить квашню, выпекать хлеб она не умела. Но в этом искусном деле молодухе помогала младшая из невесток, так было заведено. Она оказалась хорошим учителем, а бабушка – способной ученицей, хлеб у неё получался замечательный. Был Никифор Семёнович весёлым, жизнерадостным человеком, грамотный, начитанный, для тех времён большая редкость в селе. Дед был хозяином[12]. Когда в 1920 году стали создаваться коммуны, имели они с бабушкой большой пятистенный рубленый дом, три коня, одного жеребёнка, четыре коровы, свинью, пять овец, тридцать кур, несколько десятин земли, на гумне две клади необмолоченного зерна. Был заготовлен лес для постройки крестового дома для сыновей, у них уже было два сына. Как говорила, тяжело вздыхая, бабушка, возили всё на себе. Братья друг другу помогали. Работали самоотверженно. Вот ещё одно из её воспоминаний.
Была страда. Все работали от зари до зари, убирали в поле свой хлеб на своей земле. Она трудилась вместе со всеми, несмотря на то, что ждала очередного ребёнка. Почувствовав приближение родов, отправилась домой пешком. Может быть, не хотела отрывать от работы мужские руки и коня – ведь день год кормит, может быть, была уверена, что успеет, дойдёт. А может быть, жила в ней унаследованная от крепостных предков робость, покорность судьбе, и даже в такой непростой ситуации она постеснялась привлечь к себе внимание, оказаться на виду, побоялась, что осудят: столько, мол, дел, а ей чуть ли не блажь пришла – рожать. Но на полпути к дому случилось неотвратимое, тут же в поле и родила. Не в первый раз рожала, опыт был. Зубами перегрызла пуповину, оторвала от становины[13] лоскут, перевязала пуповину, обернула дитя. Отдохнула, пожевала какую-то траву – после родов возникает острое чувство голода, взяла ребёнка на руки и продолжила путь. Когда поздно вечером работники вернулись с поля, в зыбке лежал новорожденный, на столе стоял ужин.
В церковь бабушка ходить не любила. Её утомляло долгое праздное стояние (дома столько дел, дети, семья, скотина) и монотонное бормотание попа. Молитвы, которые он произносил, она знала с детства. По её мнению, молиться можно было и дома, когда сделаны все дела, поутихли хлопоты, улеглись заботы, когда ничто не отвлекает – в тишине и покое обратиться к Богу. Попам она не доверяла: говорят, проповедуют одно, а сами живут совсем не так, как призывают жить свою паству, посты не соблюдают, прелюбодействуют, обирают прихожан. Как-то в юные годы она случайно увидела, что после торжественных пасхальных дней попадья вывалила в корыто своей свиньи гору крашеных яиц и куски сдобных хлебов. Бабушка была обескуражена. Она свято верила, что всё, что оставляется в церкви в эти сакральные дни, – для бедных. Самой бедной оказалась поповская