в таком состоянии.
Когда же она поднялась на ноги, ее глаза оказались как раз напротив его губ, что стало для нее приятным разнообразием, – Одрина уже привыкла взирать сверху вниз на очень многих лондонских мужчин. И, кроме того… Сейчас пламя свечи гораздо лучше освещало лицо Джилса, и она, не удержавшись, заметила:
– А у вас веснушки…
Губы американца дрогнули в улыбке, и он проговорил:
– Разве это столь необычно для такого рыжеволосого увальня, как я?
Тут Ллуэлин забарабанил в дверь еще громче. «Неужели до сих пор не устал?» – в раздражении подумала Одрина и тут же, улыбнувшись, сказала:
– Вы вовсе не увалень.
– Принцесса, от ваших слов я могу покраснеть, а покрасневший рыжий – это слишком смехотворно, – ответил Джилс и, выпустив ее руку, повернулся в сторону лестницы.
– О, моя свеча… – спохватилась Одрина. – Надо бы ее забрать.
Пока она выдергивала свечку из канделябра, Резерфорд-младший поджидал ее у ступеней, ведущих вниз. Когда же они наконец начали спускаться – стук Ллуэлина постепенно затихал, – Одрина пробормотала:
– Я покинула вас, потому что отца все равно не интересовало мое мнение о его планах. К тому же… Знаете, после того как этот негодяй напичкал меня опием, мне не хотелось даже смотреть на еду.
– Я так и подумал, – отозвался Джилс. Он вынул из кармана что-то завернутое в салфетку и протянул девушке. Осторожно развернув салфетку, Одрина прошептала:
– Хлеб?.. Вы принесли мне хлеба?
– К сожалению, он не слишком хорош. Немного черствый. Должно быть, его испекли вчера.
Одрина вставила свечу в ближайший настенный канделябр, после чего отломила кусочек хлеба и положила в рот. Хлеб действительно оказался черствым, но она кое-как разжевала его и проглотила. После чего почти тотчас же почувствовала, что ей стало лучше – перестало тошнить.
– Спасибо, – сказала она. Не так-то легко было смотреть в глаза человеку, видевшему ее в весьма неприглядном состоянии; поэтому Одрина отвернулась и, скользнув взглядом по изгибам перил, тихонько вздохнула. А потом вдруг добавила: – Я тоже умею печь хлеб. Однажды я пробралась на кухню и попросила кухарку научить меня.
– Зачем? – Американец взглянул на нее с любопытством.
Одрина медлила с ответом. Казалось, что ступени лестницы тянулись куда-то далеко вниз – и там обрывались. Ох, до чего же она устала…
Помотав головой, дабы прояснить сознание, девушка взглянула на Резерфорда и тихо произнесла:
– Потому что мне хотелось знать, как это делается. У вас разве не возникало подобного желания?.. Изначально хлеб – это просто белая пыль, из которой потом получается… нечто объемное и воздушное. Правда, не всегда. – Она отправила в рот еще один черствый кусочек. – Но это было очень давно… Мой отец тогда об этом узнал и сказал мне, что членам нашей семьи не подобает находиться на кухне. И пригрозил слугам, что сразу же уволит того, кто опять меня туда допустит.
– Могу себе представить, –