прихода Анны, я листал свой старый альбом – это всегда помогало придать ее образу нужное звучание. На сей раз союзником я выбрал Дебюсси – его «Детский уголок» как нельзя лучше поддерживал тему. Мне эта сюита всегда казалась скорее тоской по детству, чем музыкой для детских непослушных пальцев.
На цветных фотографиях, заботливо наклеенных на картонные страницы моей мамой, не признававшей не только современных цифровых устройств, но и дешевых фотоальбомов с прозрачными пластиковыми кармашками, мы с Анной почти всегда были вместе. Вот сплелись в клубок два голых краснощеких младенца, еще не осознающих мир вокруг, но уже пытающихся при помощи непослушных ручек и слюнявых беззубых ртов ощутить друг друга. А здесь мы с Анной во дворе, в песочнице – я леплю что-то невразумительное маленькими худыми ручками, а Анна с хитрой миной на кукольном личике терпеливо выжидает, выбирая момент, чтобы одним махом разрушить мои хрупкие творения. Школьная парта, Анна в одном белом банте (второй она же успела утратить) и я, аккуратно причесанный, с чинно сложенными перед собой руками. На фоне кукольного театра, в зоопарке возле вольера с обезьянами, рядом с новогодней елкой, в шезлонге у моря, на дискотеке… И вот моя любимая фотография: школьный выпускной, она в красном платье, неуместная, как тропическая бабочка среди капустниц. Я стою чуть позади и сбоку, одной рукой обнимая ее за талию. Мы смотрим друг на друга и оба самозабвенно хохочем. Не помню, чтобы для этого счастливого смеха был какой-то особый повод – просто юность, выплеснувшаяся через край. Через минуту мы расцепим целомудренные полуобъятия, а потом Анна уйдет с выпускного в душную летнюю ночь с напыщенным франтом по имени Никита, по которому сохли все девчонки в классе. А я его терпеть не мог, и не напрасно. Впрочем, в конечном итоге его даже жаль – моя тропическая бабочка не только сказочно красива, но и весьма ядовита.
– Как поживает твоя эйсоптрофобия? – Анна всегда возникала внезапно, даже когда ее появление было ожидаемо.
– Чего? – от неожиданности я едва не подпрыгнул. Мозг, выдернутый из уютных объятий прошлого, тщетно пытался переварить незнакомое труднопроизносимое слово.
– Так называется боязнь зеркал, я в Сети посмотрела, – в ее голосе звучало удовлетворение от произведенного эффекта.
Надо признаться, после того случая в ночном клубе в зеркало я действительно заглядывал с некоторой опаской, так что она, как обычно, попала в точку.
Анна нажала на клавишу музыкального центра, заставив Дебюсси умолкнуть, затем обвела цепким взглядом мизансцену и – я уверен – точно вычислила, чем я только что занимался.
– Тебе так уютнее? – произнесла она с нажимом, разумеется, имея ввиду отнюдь не внешнюю обстановку.
Комнату в студенческом общежитии, которую я делил со своим приятелем Виталием Сосновским, за крайне жизнелюбивый нрав прозванным Дольче Витой, сложно было назвать уютной, из позитивных прилагательных ей