голос, Ксендзова голос:
– Ну, чево, негр, попутал?
– Алла… ах-хрсу… с-су-ука-а…
– О, ты глянь… Не рыпайся, – слышно, как тужится, кряхтит Ксендзов. – По нашему ругается, а еще негр. Не трепы-хай-сяа…
Полк выполнил поставленную на день задачу. Развернувшись во фронт, роты обустраивались на ночевку. По позициям боевиков теперь почти беспрестанно работала артиллерия и минометы.
Стемнело.
Заполыхали костры.
Солдаты тащили в огонь все, что горело и плавилось. Грелись, сушили портянки, терли снегом натруженные за день ноги. Офицеры докладывали по команде, что и как было: кто выбыл по ранению, сколько нужно боеприпасов на завтра. Ивану с Саввой объявили от командования благодарность за того гранатометчика и снайпера с крыши, что сбил Савва. Успел снайпер раз только стрельнуть – положил сержанта, того самого Сохатого. Пили за Сохатого и второго погибшего: кто – хоронясь от лейтенанта, водку, кто – чая из сухпаев жидкого, но горячего. Помянули горячим и стали укладываться. Ушли солдаты в охранение. Иван почистил винтовку, бросил Савве масленку, тот вечно терял мелочи хозяйственные.
Ксендзов – как репей. Савва к нему тоже проникся. Несут всякую дурь, гогочут.
– А че, я думал, первый раз… там стра-ашно, как говорят, это, убивать. А мне пофиг было, мама не горюй. Только трахея у этого негра, хрустела. Противно. Как по пенопласту ногтем.
– Га-га-га, – смеется Савва. – Душара, да.
– Мне на дембель.
Маленький солдатик – Ксендзов. Таких война жалеет.
Роту Перевезенцева на следующий же день сняли с переднего края и отвели в тыл на доукомплектование.
Савву с Иваном откомандировали прикрывать «вованов», штурмовые группы Внутренних войск. Потом снова притулились к своим пехотным «слонам». Так и крутились по городу: оглохли от канонад, тело от грязи даже не чесалось уже – зудело с пяток до ушей. На мелочевку, вроде того автоматчика, Иван больше не разменивался. Завалил Иван полевого командира – какой-то «эмир» или «амир», черт их разберет. Полковник от разведки жал ему руку и говорил, что за такой выстрел полагается орден. Штабные зашевелились вокруг полковника: «Как фамилия бойца? Знамов? Часть? За-пи-шем. Ждите!»
Обещанного три года ждут – это Иван знает, а потому мимо ушей все.
Нашкрябал Иван восемь зарубок.
Укатало его – постепенно развоевался Иван: и уже не так билось его сердце, когда падал поверженный им враг. Стучало ровно – тук-тук, тук-тук.
Он вспоминал Ксендзова: «Надо же, вид у него: сморчок, хмырь болотный. А ты, смотри, выпотрошил своего негра и хоть бы хны. По пенопласту ногтем. Душара! – передернуло Ивана, как представил тот „пенопласт“ и обгрызенный ноготь, рожу Ксендзова, выпачканную сажей. – Живой, интересно, нет? А ведь не так было в девяносто пятом, не так, точно».
Гудела Москва, встречая третье тысячелетие. Рвались над головами сытых горожан китайские петарды; пробками от шампанского салютовала столица наступающему Миллениуму. Не девяносто