в своих произведениях критиковать диктаторский режим, был оставлен всеми друзьями, кроме Бориса. 15 ноября он писал: «Пастернаку тяжело[147] – у него постоянные ссоры с женой. Жена гонит его на собрания, она говорит, что Пастернак не думает о детях, о том, что его замкнутое поведение вызывает подозрения, что его непременно арестуют, если он и дальше будет отсиживаться».
В 1939 году Пастернак доверительно говорил литературоведу и критику Анатолию Тарасенкову: «В эти страшные и кровавые годы[148] мог быть арестован каждый. Мы тасовались, как колода карт. И я не хочу по-обывательски радоваться, что я цел, а другой нет. Нужно, чтобы кто-нибудь гордо скорбел, носил траур, переживал жизнь трагически».
Несмотря на невообразимое давление, Пастернак оставался верен себе в своей профессиональной жизни. Его верность друзьям была непоколебимой. Осип Мандельштам был снова арестован в 1938 году и в конечном итоге погиб в ГУЛАГе. Единственным человеком, который пришел к вдове Мандельштама после его смерти, был Борис. «Кроме него[149] никто не осмелился прийти повидаться со мной», – говорила Надежда.
Почти чудо, что Пастернак не был сослан или убит в эти годы. Почему Сталин пощадил своего «небожителя»? Очередной причудой, которая, возможно, спасла писателю жизнь, была вера Сталина в то, что этот поэт обладает способностями к предвидению, своего рода вторым зрением.
Ранним утром 9 ноября 1932 года жена Сталина, Надежда Аллилуева, совершила самоубийство. На вечеринке накануне вечером пьяный Сталин открыто флиртовал на глазах у долготерпеливой Надежды и публично унижал ее. Тем же вечером она услышала от охранника, что ее муж сейчас с любовницей, и выстрелила себе в сердце.
В свидетельстве о смерти, подписанном «карманными» врачами, причиной смерти был назван аппендицит (поскольку самоубийство признать было никак нельзя). Советский ритуал требовал коллективных писем с соболезнованиями от представителей разных профессий. Почти весь литературный истеблишмент – 33 писателя – подписал официальное письмо сочувствия Сталину. Пастернак отказался писать под ним свою фамилию. Вместо этого он написал под общим письмом личную приписку вождю, намекая на некую мистическую общность со Сталиным и сочувствие его мотивам, эмоциям и предположительно возникшему чувству вины.
В приписке говорилось: «Присоединяюсь к чувству товарищей.[150] Накануне глубоко и упорно думал о Сталине; как художник – впервые. Утром прочел известье. Потрясен так, точно был рядом, жил и видел». Похоже, Сталин вполне мог уверовать, что Пастернак – «поэт-провидец», обладающий пророческими способностями. По словам ученого-эмигранта Михаила Корякова, который писал в американскую русскоязычную газету «Новый журнал»: «Отныне,[151] после 17 ноября 1932 года… Пастернак, сам того не сознавая, вторгся в личную жизнь Сталина и стал частью его внутреннего мира».
Поскольку ни Пастернак, ни все сильнее нервничавшая Зинаида не могли знать об этой непробиваемой