девичьих колец и ожерелий, также небольшой запас дукатов, флоринов, луидоров и цехинов, на чем настояла ее мать.
Впоследствии Лагардерам крайне пригодились эти деньги.
Предчувствие не обмануло красавицу Дорию: в положенное время на свет явился крепкий мальчуган. Его назвали Анри – по трем причинам. Во-первых, потому, что в Гаскони все еще жива была память о добром короле Анри – Генрихе IV. Во-вторых, потому, что один из предков Рене был любимцем и личным секретарем этого Короля Повесы. И в-третьих, потому, что это имя получил при крещении дед мальчика, герцог Гвасталльский.
По случаю крестин состоялся праздник, на который было приглашено все окрестное дворянство. За новорожденного выпили немало жюрансонского вина, закусывая цыплятами по-беарнски.
На крестинах дальние родственники приступили к Рене де Лагардеру с расспросами. Зная историю его женитьбы, они считали этот брак редкостно удачным, но вот дальнейшее поведение Рене – неразумным. Один из них выразил общее мнение:
– Что ж, у тебя славный потомок. Уже сейчас ясно: мальчишка станет настоящим беарнцем. Он унаследует все достоинства нашей породы: и храбрость, и веселый нрав… Только этого, пожалуй, будет мало. Надобны еще денежки! Так порадуй нас и скажи, верно ли, что герцог Гвасталльский собрался отказать все состояние – говорят, огромное – твоему малышу.
– С чего вы взяли? – расхохотался молодой отец. – У меня с Дорией хватает, слава богу, ума не ждать манны небесной.
Гости, однако, потребовали объяснений – не из праздного любопытства, а на правах родственников. Тогда Рене, подтверждая благородство своей натуры, сказал:
– Никто не знает воли моего тестя. Но, полагаю, достояние Гонзага не должно перейти к чужеземцу – это было бы вопиющей несправедливостью. Оно по праву обязано принадлежать семье моего свояка герцога Мантуанского, старшего в другой ветви Гонзага. Винчента, его жена, более всех достойна пользоваться отцовскими богатствами.
Рене не знал – и, увы, так и не узнал – о беспутном поведении Карла-Фердинанда, ибо Винчента, которая часто писала сестре, была столь сильна духом, что даже ей не открыла своего горя.
Именно Винчента и сообщила Лагардерам о смерти герцогини Гвасталльской и о недуге, который поразил овдовевшего государя, – и, наконец, о том, что дни их батюшки сочтены.
Дория хотела было поехать в Гвасталлу попрощаться с отцом, однако жестокая лихорадка задержала ее. А когда, вопреки всем стараниям невежественных лекарей, она справилась с болезнью, пришло письмо от герцога Мантуанского, которое заставило ее, скрепя сердце, отказаться от задуманной поездки.
Карл-Фердинанд писал своим изящным, кудреватым почерком:
«Винчента, полагаю, сообщала вам, что состояние здоровья досточтимого герцога, моего тестя, внушает серьезнейшие опасения; но, чтобы не слишком тревожить вас, она, несомненно, не открыла вам всей правды. Я же, любезная Дория, считаю своим долгом поведать об истинном положении дел, так как знаю, что дочерние чувства могут побудить