владельцами леса и степи. На зов Хоцитл предводитель направился к одной из хижин, перед которой лежал громадный древесный пень. На нем виднелась золотая тарелка, наполненная жареным мясом, и две тыквенные бутылки, разрисованные различными красками, из которых в одной находились кукурузные лепешки, а в другой перец. Одно то представлялось уже необычайным, что индеец не ел на земле. Но еще изумительнее было то, что он ел из тарелки, употребляя нож и вилку, как это делал Тейтли. Хоцитл, стоя перед ним, следила за каждым его движением, быстро угадывая и исполняя все его желания.
На почтительном расстоянии от своего предводителя, мицтеки с крайним любопытством на него поглядывали. Невыразимое изумление выражали их лица каждый раз, когда, отрезав кусок, он подносил его ко рту инструментом, редко кому из них известному. Настолько же они изумлялись, видя, что тот пьет во время еды, прежде чем кончить есть, так как такая привычка признавалась ими крайне вредной для здоровья, и от этого тщательно отучали детей с самого раннего возраста. Но, как ни сильно было их изумление, они тщательно его скрывали, оставаясь невозмутимыми, с вполне серьезными лицами и безмолвными. Наконец, Хоцитл подала своему мужу тыквенную бутыль, наполненную густым и крепким кофе, собственноручно приготовленным, и, пока он закуривал трубку резного дерева, изображавшую бобра, Хоцитл, усевшись у ног мужа, в свою очередь, начала обедать. Молодая женщина на золотой тарелке разделывала мясо, но к употреблению вилки не прибегала, а каждый кусочек заворачивала в кукурузную лепешку. Эти лепешки еще тоньше наших вафель, на которые они чрезвычайно похожи по виду, представляют собой единственный хлеб индейцев. Хоцитл, несмотря на то, что ела пальцами, делала это так чисто, аккуратно и грациозно, что Тейтли, по-видимому, любовался ловкими движениями ее пальцев.
Но если ничего не было отвратительно – и даже было красиво, когда ела пальцами эта хорошенькая женщина, – совсем иное дело, когда за еду принялись индейские воины. Присев на корточки вокруг костра, они рвали куски мяса, захваченного всей рукой, и, подобно хищным животным, глотали, почти не разжевывая. Вообще индейский дикарь не обращает ни малейшего внимания на кулинарное искусство, и о нем, безусловно, можно сказать, что он ест только для того, чтобы не умереть с голода.
Ночь наступила. Из далекого леса доносились иногда странные меланхолические крики; подчас они звучали зловеще. Эти разнообразные крики животных, точно жалующихся, точно недовольных исчезновением дневного света, нисколько не тревожили индейцев, к ним с детства привыкших. Еще кое-какие птички щебетали на опушке леса, но и они скоро умолкли, и все затихло, всюду воцарилось мертвенное спокойствие. Тогда Тейтли приказал собрать сухие ветви, и вскоре громадный костер образовался на самом краю пригорка, с которого совершенно беспрепятственно было видно все море. Однако этот костер не зажгли. Вскоре появились громадные летучие мыши, и со стороны моря доносились резкие крики ламантинов, жалобные,