жирные люди! Им нельзя не доверять. Полное лицо внушает доверие. Однако человек проницательный, заинтересованный в изучении, угадал бы под жиром в лице Гильбоа некоторые линии, которые, по словам Лафатера и Галя, показывают энергичную волю, жадность, лицемерие. Потом на черепе были шишки, на черепе плешивом, где френолог прочел бы тайные пороки. Но френологов мало, мало и людей проницательных, а дураков много. И эти дураки поддавались приемам и обращению Гильбоа. Правда, Фуше не доверял ему и обвинял его без доказательств, что тот оказал тайные услуги Бурбонам, но Фуше не доверял никому.
Гильбоа успел составить себе большое состояние, наделать множество гнусностей, сохранить всеобщее уважение и даже приобрести хорошую репутацию. Ходили слухи… но о ком не говорят? Большинство не верило слухам; большинство считало их клеветой.
Вот, однако, что сделал Гильбоа: У него был зять, очень богатый, очень благородный, очень честный и очень добрый… Этот зять поставлен был между двумя огнями: сделаться республиканцем и остаться во Франции или остаться дворянином, но эмигрировать. Он сделался революционером, и однажды его шурин сыграл с ним превосходную шутку. Хотя де Леллиоль, женившись на сестре Гильбоа – неравный брак, оправдываемый изумительной красотой молодой девушки, – хотя граф, говорим мы, обеспечил положение своего шурина, тот не поколебался донести на него в революционный трибунал письмом – анонимным, разумеется, – как на изменника отечеству, переписывающегося с Бурбонами В бумагах графа нашли письма, компрометировавшие его. Граф клялся, что он никогда не получал этих писем, что он не знает, как они туда попали. Тем не менее его гильотинировали. Слуга графа уверял, что Гильбоа сочинил эти письма, но потом этот слуга признался, что он солгал. Правда, что этот слуга в одно прекрасное утро так разбогател, что купил хорошенькую ферму; отречение от своего показания принесло ему счастье.
Состояние графа было огромное. Гильбоа был назначен опекуном своей племянницы Жанны де Леллиоль. Мать ее, посаженная в тюрьму тогдашним трибуналом, умерла от горести и тоски. Гильбоа пришлось управлять поземельным состоянием в пять миллионов. Он устроил все так хорошо, что, не дотрагиваясь до наследства своей племянницы, составил себе состояние. Сделавшись поставщиком армии, он приобрел триста тысяч ливров во время республики, где в качестве патриота был очень ценим Комитетом общественной безопасности.
Настала Директория, и он сделался горячим сторонником Барраса. Настало консульство, он сделался восторженным бонапартистом. Настала империя, и не было более горячего приверженца императора, чем он.
Он получал поставку за поставкой, он сделался так же богат, как его племянница, и купил титул барона. Честолюбие у него было необузданное, но он скрывал свои планы чрезвычайно ловко и старательно. Гильбоа хотел быть более, чем искусным капиталистом, более, чем недавно пожалованным бароном. Он говорил себе, что если бы при его состоянии он мог получить состояние своей племянницы, то сделался бы одним из важнейших поземельных собственников во Франции. Кроме того, он всегда имел бы в руках свои огромные