говорит друг твоего отца?
– Разное… – Соловьев замялся. – Галинка, будто бы, – отцова любимица. Потакает во всем.
– Избалованная, значит?
– Донельзя, Лёх. Мужиков, будто бы, имеет числом немереным: хочет – с циркачом спит, хочет – с писателем, музыкантом или военным.
Осинцев мрачно резюмирует:
– С хлюстами водится… Понятно…
Соловьев шумно вздыхает.
– Я бы не прочь стать одним из «хлюстов» дочери Верховного.
– Зачем, Никит?
– Дурацкий вопрос, Лёх.
– Почему «дурацкий»? Обычный вопрос.
– Не притворяйся. Не поверю, что не понимаешь.
– Не понимаю, – искренне признался Осинцев.
– Какие, приятель, горизонты открываются?!
– А-а-а, ты вот о чем…
Соловьев рассмеялся:
– Догадлив ты, однако ж.
– Никит, а ты карьерист.
– А что плохого?
– Нет, ничего, если карьера строится не через постель, а через плацы, полигоны, учения и боевые действия.
– Всякая карьера – хороша; выбирай на вкус.
– Кому ведь как, – неопределенно сказал Осинцев и поморщился.
– Слышь: говорят, что у Галины новый муж.
– И кто теперь утешает дочку Верховного?
– Не знаешь?
– Не интересуюсь специально сплетнями, слухам же – не доверяю.
– Вот – напрасно, – Соловьев хихикнул. – Бывший прапорщик внутренних войск… Был прапорщиком, сегодня – генерал-лейтенант, зам у самого Щелокова. А ты – постель, постель… Дай Бог, всякому такую-то постель.
Осинцев фыркнул.
– Мне – не надо.
Соловьев недоверчиво посмотрел в его сторону.
– Слова… А случай подвернется – не упустишь.
– Без любви? В постель по расчету?!
– Почему бы и нет?
– Откуда набрался всей этой философии? Сын политработника и… Должен быть политически грамотным и идейно стойким, а ты…
Осинцев осёкся. Потому что увидел, как передернул плечами Соловьев.
– Оставим батю в стороне, ладно? Я ведь не трогаю твоего…
– А если бы и тронул? Мне не стыдно за отца: боевой летчик погиб от рук «духов».
– А мне… стыдно, да? Каждый служит там, куда послала родина.
Осинцев посмотрел на Соловьева искоса и надолго замолчал.
Елисеевский остался позади. Офицеры вышли на Пушкинскую площадь: слева издательство «Известия», а справа – памятник поэту.
Соловьев первым закончил затянувшуюся игру в молчанку.
– Здесь, будто бы, собираются избранные…
– Не понял?
– Место встречи влюбленной московской богемы, – разглядывая памятник, ответил Соловьев.
– Правда ли? Или опять всего лишь слух?
– Есть возможность или опровергнуть, или подтвердить.
– Это как?
– Чудак! – Соловьев рассмеялся, позабыв про пробежавшую между ними черную кошку. – А вот, – Соловьев легонько