чуточку уже русых. И с глазами то серо-, то сине-голубыми, не очень, к сожалению, большими и с простеньким «киргиз-кайсацким» разрезом, как почти у всех вокруг. Но у меня были также и круглые локотки, и ямочки на щеках и руках, да и кольца, на которые делились мои волосы, были им чем-то сродни. А в шесть лет мама заплела их в коротенькую, но крепкую и широкую косу (а не в косички) – так что, в общем, всё-таки я была скорее существом по-своему милым, чем не таким уж и красивым…
Когда у пятилетней (в среднем) девочки есть секреты от взрослой и мудрой мамы, она сильно рискует, и прежде всего тем, что может оказаться не только не понятой, но, что гораздо хуже, – ложно и неправильно понятой кем-то самым близким (и ответственным за неё). Я не впустила маму в свой магический театрик – но отчего? В первую очередь оттого, что в него не поместилась бы её Музыка, а затем – просто потому, что мама была взрослой. Если вспомнить великолепные английские и французские повести для детей, написанные ещё до начала и в начале нашего ушедшего столетия (всё тот же «Питер Пэн», «Мэри Поппинс», сказки Уайлда или графини де Сегюр), то и они рассказывают о чём-то подобном. Взрослому остаётся лишь входной билетик в собственную «прохладную детскую века»[26], если он его не потерял или не истрепал.
Но если забраться ещё глубже во времена и вспомнить Николеньку Иртеньева из «Детства» Л. Н. Толстого, то становится ясно, что в такие игры, как правило, играли вместе с другими детьми, хотя зачинщиком игры, конечно же, был он сам, Николенька (и подобные ему творческие натуры). Когда зовут играть старшего брата Володю, который «вырос уже», стал подростком, то он только мешает и не даёт играть детям.
Но в послевоенные (послеблокадные, полуголодные) годы жизнь ещё только возвращалась на круги своя. И таким, как я, играть дома было не с кем – как правило, не было их, наших старших (или совсем маленьких) братьев и сестёр. Но я и не хотела «быть как маленькие», играть с маленькими, а больших побаивалась. В свой «Кокон» я впускала иной раз двух почти уже больших девочек – старшую кузину Юну и Рэну, дочь родительских друзей Жарковских (и, кстати, тёзку моей второй кузины, жившей с мамой Фаней на Урале). Обе они вначале были в восторге, играли с радостью и прекрасно придумывали сюжетные линии, которые никогда не пришли бы в голову мне самой. Также появлялись (и оставались) новые замечательные персонажи вроде сибирских пушистых котов и лисички (а может быть, рыжей киски? Но никак не лисы!) Алиски, ведь обе они знали и прочли больше, чем я. Но как только каждой из них исполнялось четырнадцать, они уходили в мир мечтательной романтики, пока что остававшийся для меня дикой саванной, где гулять опасно. Они начинали с мечты о возлюбленном и, видя мой рост и чуть намечающиеся, как у них самих, грудь и талию, предлагали и мне побыть в мечтах вместе с ними (а мне-то было восемь с чем-то лет), пытаясь поделиться со мной «грёзами, волнующими грудь», – а меня всё это пугало и казалось пошлым. Однако они внушили мне (к девяти