приходи вечером на презентацию».
На вечер я опоздала, весело и суетно здоровалась со всеми поэтами, отпускала и принимала комплименты, переходила от знакомых к знакомым. Потом внезапно увидела ее: еще более похудевшая, почти воздушная. Даже толстый слой косметики не мог скрыть ее бледность.
«Привет», – сказала мне она и виновато улыбнулась. Мы заговорили прямо на презентации, благо сидели на последних рядах, но разговор вышел неловким, захлебнулся, и тогда я пригласила ее на улицу, где она тут же накинулась на меня с обвинениями.
– …Ты перекроила весь сборник по-своему, ты все переделала, как только ты сама хочешь!
Она кричала шепотом, как всегда, только сильно жестикулировала, и кудряшки ее трогательно подпрыгивали. Я перебила:
– Хочу перед тобой оправдаться и не могу, не нахожу слов. Но знаю, что поступила правильно: оставшиеся тексты талантливы и интересны.
– Выходит, я сделала черновую работу, а ты меня использовала?
– Мы все делаем черновую работу, нам за это не платят. Если хочешь, ставь меня совместно с тобой редактором, пусть все шишки валятся на меня, плевать, – я начала нервничать, кипятилась, тоже стала махать руками.
– Мне все равно, но ты!.. Ты меня предала! И вообще, поэт С. и его ребята сказали, что ты пишешь «белую и пушистую» фигню, и если ты тронешь хоть одну мою строку, они заставят тебя съесть твой собственный сборник!
– Зубы обломают!
И тут я, представив, как «ребята» вкупе с поэтом С. едят мой сборник стихов, начала смеяться, мое напряжение в один миг рассеялось. А она, заводясь еще больше, продолжала:
– Я не собираюсь, не собираюсь писать твои «белые и пушистые» стихи! Все поэты прославились отрицательными эмоциями и эпатажем!
– И как они закончили? Кто в тюрьме, а кто в морге? А ты попробуй написать «белое и пушистое» так, чтобы его было интересно читать, да чтобы без соплей. А знаешь, почему ты на меня так сильно злишься? Да потому что зло легче выплеснуть в стихах, чем радость. Радость тебе не по силам, в ней ты не поэт.
Наконец я высказала в лицо Рыжей ту главную мысль, которую так долго обдумывала, из-за которой проговорила так много внутренних диалогов с ней, доказывая и убеждая.
Эта мысль была для нее убийственна, потому что четко определяла несовершенство «звезды», разбивая в прах с таким трудом созданный образ поэтического демона. А собственного несовершенства она не терпела.
– Я поэт! Я пишу о том, что интересно другим, – она слабеет и, кажется, вот-вот заплачет.
– А интересно ли это всем? Нет, ты еще не поэт, ты только учишься.
Услышав напряженный спор, к нам подошли несколько постоянных тусовочных личностей, стали угощать сигаретами. И я, чтобы не обрывать разговор, прочитала ей свое последнее стихотворение, посвященное дочери. В нем я попросила Бога быть милостивым к ней, потому что ей всего семнадцать лет.
Тусовочники заскучали