восторженный отзыв о ее стихах. Но, если честно, в тот момент я не смогла отнестись по-настоящему критично к ее рукописи: слишком новым и необычным казался стиль, слишком выделялся среди традиционных поэтических опусов начинающих поэтов – часто безграмотных и не имеющих вообще никакого понятия о стилях.
Она рвала строки, сбивала ритм, и вместе с тем все было досконально просчитано: ударный-безударный, количество слогов, сюжетная линия, первая и последняя строки, акценты, эллипсы, висячие переносы и многое-многое другое.
Как это ей удавалось? Было такое ощущение, что у нее при написании стихов был задействован не мозг, а современный вычислительный центр. Правда, когда я попыталась осторожно намекнуть на обнаруженные мной несоответствия в логике, получила вежливый, но жесткий отпор – мое мнение о недочетах ее уже не интересовало.
***
Я познакомила ее с литераторами.
Впрочем, Рыжая – так я стала про себя ее называть – мало нуждалась в моих рекомендациях и очень быстро обросла всевозможными знакомствами с поэтами, художниками и бардами разных возрастов и художественных течений – от старой доброй классики до авангарда и постмодерна.
Мне было глубоко безразлично, с кем она проводит вечера и кому отдает себя и свое вдохновение, но чувствовалось, что литературная богема ей по душе – это был именно тот новый яркий мир, которого ей до нашего знакомства так не хватало.
Спустя три месяца после первой встречи ее стихи были вынесены на творческий семинар для обсуждения. Думаю, что я сделала тогда большую ошибку – попросила руководителя секции, маститого профессора-литературоведа, быть к ней снисходительным. Слишком уж нервной и незащищенной казалась мне моя протеже. Ту же просьбу я легким намеком высказала и ребятам, которые выступали оппонентами. Почему-то мне за нее было страшновато.
Когда пришла ее очередь, и профессор прочитал подготовленную мной краткую биографию, она вышла перед слушателями – тонкая, словно натянутая струна, в несуразных черных разлетающихся воланах. Огромные, густо подведенные глаза на миловидном лице, пухлые губы, рыжие бестолковые кудряшки придавали ей неправдоподобно кукольный вид. Но манера держаться приковывала взгляд.
Казалось, будто ее тело готово взвиться от малейшего прикосновения. Она была похожа на исхудавшую от болезни породистую кошку, на время спрятавшую стальные когти в обвисшем меху. И взгляд был более чем красноречив:
«Собираетесь обидеть? Я буду защищаться!».
Она начала читать свои стихи глухим дрожащим голосом. Слегка сипловатый, этот голос был слишком тихим, но завораживал, притягивал внимание, заставлял вслушиваться.
Все в ней было необычно. Необычны были и стихи: игра с ритмом завораживала, метафоры удивляли глубиной и какой-то особо тонкой полифоничностью, легкость изложения мыслей потрясала. Это слишком отличалось от привычных традиционных поэтических форм,