ерошит волосы. Взлохмаченный, в очках с толстой оправой, с щетиной, он похож на студента, которого мучает похмелье. В нашей школе Гарсия работает первый год, но он всегда невозмутим, на дом задает мало, в общем, по меркам многих, вполне сносный препод.
– Да, – соглашается Гарсия, – мотив извинения присутствует. Но не только. А что еще, по-твоему?
Я морщу лоб:
– Я абсолютно уверена, что суть в этом. Наталья разрушила жизнь моей героини, значит…
В глубине сцены раздается взрыв смеха. Раздражение, тлевшее во мне, вспыхнуло в груди ярким пламенем.
– Заткнулись бы вы там, а? – рявкаю я, резко поворачиваясь на стуле.
Смех мгновенно стихает.
В глазах Гарсии блеснуло удивление.
– Вообще-то, ты могла бы предоставить это мне. Хочешь – верь, хочешь – нет, но я тоже способен сказать: «Тишина за кулисами».
– Простите, – бормочу я.
– Не извиняйся. Просто не делай из этого привычки. – Гарсия смотрит на часы. – Ах, черт. Ладно. – Он быстро идет к краю сцены, спрыгивает и снова занимает свое место в первом ряду. – Итак, давайте отработаем еще один момент, пока не стукнуло пять. Сразу переходим к последней сцене.
Эмили, не до конца выучившая свою роль, бежит за сценарием. Поскольку в наличии у нас еще не весь реквизит, я пишу на воображаемой классной доске посреди сцены.
– Итак, – произносит Гарсия, когда Эмили бегом возвращается на место. – Концовка шестой сцены. Начинаем с фразы «Ну, что скажешь?». Как только будешь готова, Эмили.
Минута молчания. Потом Наталья Баженова обращается ко мне:
– Ну, что скажешь?
Я смотрю в пустоту, туда, где мои пальцы бегают по представляемой доске. Изучаю воображаемое равенство.
– Красиво, – отвечаю я. – Красивое равенство.
– Теперь понимаешь, почему мне пришлось уехать и возобновить исследование?
– Нет, не понимаю. Но равенство красивое.
Воображаемый мел выскальзывает из моих пальцев. Я оборачиваюсь. Щурюсь: сценический свет поставят не раньше, чем через две недели, поэтому лампы слепят.
Наталья подходит ко мне.
– Хочешь, покажу остальное? – спрашивает она.
Предложение настолько заманчиво, что у меня аж во рту пересохло.
– Я могла бы попробовать найти выход, – продолжает она. – Могла бы по возвращении переговорить с другими преподавателями о том, чтобы тебя взяли в университет. Могла бы…
– Мама! – окликают меня. Я поворачиваюсь. На сцене появляется девушка, играющая мою дочь. – Я все сделала, – докладывает она. – Ужин готов. И… мы все ждем тебя дома.
Я внимательно смотрю на свою «дочь»: в ярком сценическом освещении лицо у нее неестественно белое.
– Спасибо, родная, – машинально отвечаю я. Снова перевожу взгляд на Наталью. – Нет, – отказываюсь я. – Я не могу с тобой поехать.
– Но…
– Я не поеду, – обреченно повторяю я. Помедлив, иду за «дочерью». Наталья смотрит мне вслед.
– Занавес, –