охотно согласился чиновник. – Но эта «глупость» записана в постановлении Совета Министров СССР и по этой причине глупостью уже не считается, а является для нас руководящим документом! – он многозначительно поднял палец. – Понял меня?
– Понял! – сказал Владимир Иванович и резко встал.
Мы с ним вышли на улицу и еще какое-то время топтались под окнами. Дядя курил, нервно сплевывая под ноги. Но то ли мордатому стало стыдно, то ли что-то шевельнулось в его толстокорой душе, но вдруг он высунулся сквозь открытую фрамугу и сказал:
– Ты, Айдинов, напиши на Украину… Ну туда, где партизанил. Может, найдутся свидетели твоего героического прошлого…
– Пошел ты… – дядя зло процедил сквозь зубной протез. Родные зубы ему выбили еще в славутском гестапо, куда приволокли после зачистки…
Но тем не менее он стал куда-то писать, сидел по вечерам под настольной лампой подолгу, скрипел пером. К нам домой чередой стали приходить казенные письма с не менее казенными ответами: «не значится», «не зафиксировано», «не числится».
– Да, – с огорчением говорил Владимир Иванович, вскрывая очередной конверт, – видимо, ничего не добьюсь!
Однажды кто-то его надоумил пойти в крайком, в эту самую комиссию, и рассказать, что в 1940 году он был принят кандидатом в члены партии, но карточку у него, раненого, забрали румыны и так далее. Постепенно эта идея стала овладевать нами и, как утверждал основоположник, превращаться в силу.
По вечерам, сгрудившись у пылающей печки, мы семейно обсуждали это предложение, постепенно утверждаясь в мыслях, что, выслушав героическую биографию Владимира Ивановича, партийные товарищи обязательно примут меры к восстановлению справедливости и дяде выдадут партбилет именно с тем стажем, который позволит ему, герою войны, претендовать на приличную, то есть военную пенсию. Наши соседи и давние приятели Владимира Ивановича, парикмахер Соломон и отставник Тит Лукич, разделяли это мнение. Скепсис высказывала лишь жена Владимира Ивановича, Раиса Иосифовна.
– Смотри, как бы вместо большой пенсии ты не получил большой срок! – с сарказмом в голосе говорила она, памятуя, что некоторые наши родственники в свое время немало отсидели по 58-й статье.
Однако «карканье» Раисы Иосифовны почему-то еще больше распаляло нас и в конце концов утвердило в решении, что идти надо и непременно к товарищу Фейферову, председателю краевой партийной комиссии, большевику чуть ли не с дореволюционным стажем.
Собирали Владимира Ивановича в путь с великим душевным волнением. Тетка отпарила еще довоенный бостоновый костюм, Соломон побрил и подстриг и даже дал свой галстук:
– Смотри, Володя, не дерзи, говори сжато, но весомо, – советовал он, правда, не особенно веря в дядину сдержанность…
К вечеру Владимир Иванович вернулся с галстуком в кармане и слегка хмельной – оказывается, по дороге выпил две кружки пива и сто грамм водки. В таком состоянии он был всегда благодушен и очень разговорчив:
– Слушайте, братцы! – рассказывал