Потом сказал себе решительно: «Нет, мне это не рука! Коли я бегу, Зацепино в казну возьмут и дети нищими останутся! Если же я на пытке себя не оговорю, то меня, может, замучат, а у детей ничего не отнимут. Так лучше уж пусть мучат, да дети-то все князьями Зацепиными останутся. Да и что я в Неметчине или у свейских народов делать стану? Нет, не рука!»
– Нет, жид, – отвечал он, – с тобой я не пойду. А вот что: тысячи рублей я тебе не дам, жирно будет. А дам тебе рублевиков двести, если принесешь перо и бумагу и снесешь сыну записку. От него и деньги получишь.
Через минуту перо и бумага были доставлены, и вот что он мне написал:
«Любезный мой сын, князь Василий!
Посылаю тебе мое родительское благословение, навеки ненарушимое. Уведомляю, что меня завтра будут пытками разными в застенке мучить. Но ты будь покоен, ничем не только тебя, но никого не припутаю! Коли замучат или голову снимут, не горюй, но помни завет: будь как есть настоящий Зацепин. Женишься, будут дети, их тому же учи, и будут над тобой милость Божия и мое благословение. Жиду дай двести рублей из кованого сундука. После меня Батановская волость – Андрею, все остальное – твое. Будь ему вместо отца. Благословляю обоих на счастье, твой отец, князь, теперь колодник.
Дмитрий Зацепин».
Письмо это у меня всегда в памяти; кажется, умирать буду и тут вспомню, как, запыхавшись, прибежал жид и говорит: «О Бозе, Бозе, какие муки сетлому князю готовятся! И клесцами сципать будут, и руки вывертывать, пальцы давить и ломать, огнем подпаливать, воловыми жилами бить! Чузой дрозить от страха! О вей мир, вей мир! Пускай безит, я провозу, я выпусцу… И денег-то всего тысяцу просу!»
Но отец не боялся ни смерти, ни мук. Он сказал нет и не ушел, как ни соблазнял его жид, как ни уговаривал.
Однако мучиться ему не пришлось. На другой день допрос отложили. Потом Ромодановский вступился и сам ездил к Меншикову. Что он там с ним говорил, Бог его ведает. Только тот сейчас же к царице. А тогда Петр только что взял ее к себе от Меншикова. Молодая, красивая была, царь очень ее полюбил. Она, дай Бог ей здоровья, выпросила отцу пощаду. Меншиков, я думаю, так из чванства бился. Покажу, дескать, этим старым князьям свою силу: хочу, дескать, казню, хочу – милую.
Но отцу все-таки дело это так не прошло. Царь ему сказал:
– Коли ты, старый дурак, так напиваешься, что себя не помнишь, так вот тебе новое назначение: явись ты к всепьянейшему князю-папе Никите Моисеевичу Зотову, и быть тебе в его конклаве кардиналом. Да смотри! Коли у пастуха или его семьи хоть один волосок тронешь… слышишь! Я напишу нарочно к зацепинскому воеводе, так, понимаешь, за один волосок ты головой заплатишь!
Разумеется, после такого наказа пастуха тронуть было нельзя. Но не прошло месяца, как мой урядник прибежал к отцу, бросился в ноги и стал у него со слезами просить прощения, заверяя и клянясь всем на свете, что княжичу, то есть мне, первым слугой будет.
Дело в том, что доняли его, не мытьем, так катаньем!
В Зацепине, кроме отца, матери, братьев и сестер урядника, жила еще девушка, тоже наша крепостная, дочь