статьями, в том числе и шелком, шедшим как раз с Востока.
Записки Стрейса интересны прежде всего отражением борьбы европейского торгового капитала за Московию и Восток. Проблема московской и восточной торговли является ведущей темой третьего «путешествия». Правда, эту проблему ставили и другие иностранцы; правда, Стрейс очень много позаимствовал у своего предшественника, секретаря гольштинского посольства Олеария, оставившего замечательные записки. Но это не лишает ценности записки Стрейса. Это показывает лишь, что вопросы, занимавшие обоих путешественников, были животрепещущими для своего времени, играли роль важных мотивов европейской политики, интересовали столь широкие круги, что нуждались в повторении.
Но независимо от содержания (а оно, как мы увидим ниже, дает немало нового по сравнению с Олеарием и другими иностранцами) Стрейс своей манерой изложения вводит новую струю. У Олеария медлительное изложение, холодное описание чопорных приемов и торжественных речей. Он много говорит об официальной стороне дела, он обретается на верхних этажах общественного здания, он – ученый чиновник. Стрейс избегает сухого изложения фактов и «академических» описаний, он дает нечто вроде авантюрной повести, яркой и увлекательной, с той же, что и у Олеария, идеей пути через Московию на Восток; Стрейс обращается к более широкой аудитории, к средним и низшим слоям буржуазии своей родины.
Записки Стрейса интересны еще в том отношении, что содержат некоторые сведения для понимания кризиса середины XVII в. Здесь Стрейс дает кое-какой новый и оригинальный материал, тем более важный, что кризис этот изучен явно недостаточно. Недостаточно выяснены не только его причины, но и конкретные показатели.
Страна не успела еще выйти из потрясений крестьянской революции начала XVII в., как в ней начала намечаться передвижка хозяйственных центров, передвижка населения, вызвавшая упадок старых районов при слабом на первых порах подъеме новых. В основе кризиса лежала хищническая политика помещиков-крепостников, истощавших силы крестьянской массы, обрекавших колонии на поток и разграбление и тем подрывавших базу, на которой покоилась экономика ряда областей.
Начиная со второй четверти XVII в. все явственнее становились признаки разорения Поморья, отлива отсюда жителей. Пустели деревни, безлюдели крестьянские дворы, население «брело розно». «Пить и есть нечего и кормятся христовым именем». Ряд неурожайных лет в начале 40-х годов довершил упадок. Царские чиновники сообщали из северных городов, что «многие оскуделые крестьяне от правежу бегают с женами и детьми по лесам, и пашня у них яровая не пахана», что крестьяне «хотят бежать в сибирские города и по иным городам».
Падают и крупнейшие торговые центры, пункты связи с Европой. Число дворов двинской группы – Холмогор и Архангельска – с 744 в 40-х годах дошло до 645 дворов в 70-х годах. Единственное в XVII в. «окно в Европу», Архангельск, продолжало все же сохранять